Шестерки умирают первыми - читать онлайн книгу. Автор: Александра Маринина cтр.№ 36

Но с Платоновым надо что-то решать. Уж больно настырный, путается под ногами, мешает работать. А теперь еще девка эта ему помогает, судя по всему, он ей все рассказал, во все детали посвятил. Платонов – зубр, он может сделать гадость, но не глупость. А девка-то? По всему видно, не из милицейских, в камере хранения так прокололась – ни один профессионал так не попался бы. И потом до самого дома «хвост» дотащила, не заметила. Нет, не милицейская она, а значит, еще более опасна, потому как правил игры не понимает и может глупость сделать. Платонов и его помощник Агаев твердо знали: пока всех уличающих документов, всех до единого, на руках нет, сиди и молчи в тряпочку, все равно доказать ничего не сможешь, а кому пустой шум нужен, если вина не доказана? Это тебе не застойные времена, когда то ли он украл, то ли у него украли, но что-то такое было, и прощай репутация. Сегодня, пока суд свой приговор не вынес, ты считаешься честным человеком и спокойно продолжаешь свою деятельность, вплоть до политической. А некоторых так и вообще в Думу избирают, пока они в Лефортове под следствием находятся, вон как. Так что, пока у сыскарей всего комплекта доказательств на руках нет, можно спокойно работать, деньги из страны выкачивать и на Запад перегонять. И сыскари это понимают, и противники их по игре понимают. А как только какой-нибудь дилетант начинает права качать и во весь голос орать про махинации, хрупкое равновесие нарушается, и иногда доходит и до того, что дилетанта приходится убирать. Вот тут уже начинаются сложности: кто убил да почему убил…

Виталий Васильевич еще раз просмотрел документы и принял решение подождать несколько дней. Если волна не уляжется, придется решать вопрос с Платоновым и его девкой самым радикальным образом.

Детство Сергея Русанова прошло в страхе перед разводом родителей. Перспектива распада семьи замаячила перед мальчиком, когда ему было шесть лет. Тогда его отец впервые ушел к другой женщине и вернулся только через два года. Второй уход пришелся на период, когда Сереже исполнилось одиннадцать. Отец то уходил, то возвращался, прося у матери прощения и обещая, что больше этого не повторится, потом снова срывался и уходил, и снова возвращался.

Сережа любил родителей с неистовой силой и бывал счастлив только тогда, когда видел их вместе. Терпимость матери он расценивал как нечто само собой разумеющееся, но с годами стал бояться, что в один прекрасный день она отца обратно не пустит. Сам Сережа готов был простить ему все, только бы видеть его каждый день дома, рядом с мамой, рядом с собой.

Беременность матери пятнадцатилетний Сергей расценил как знак окончательного примирения с отцом. Он был уже достаточно взрослым, чтобы по намекам и недомолвкам догадаться: мать не может решить, делать ли аборт или оставлять ребенка. Встревать в разговоры родителей на столь щекотливую тему Сережа не мог, он только напряженно прислушивался к их словам, произносимым вскользь или шепотом, и молил бога о том, чтобы мать рожала. Если она не оставит ребенка, значит, не уверена в отце, значит, все еще может опять перемениться. Если же будет рожать, значит, гулянкам и романам отца пришел конец, и они снова будут все вместе, на этот раз окончательно. Интуитивно мальчик понимал, что последнее слово в этой ситуации остается за отцом: сумеет ли он убедить маму в своей любви, сумеет ли доказать ей, что на него можно теперь положиться.

Сестру Леночку Сережа обожал. Она была для него символом и залогом стабильности семьи, вокруг нее сосредоточились все его чувства, все радости, все надежды. Он ужасно боялся, что отца будут раздражать неизбежные сложности и хлопоты, которые появляются вместе с малышами, и он опять взбрыкнет и выкинет какой-нибудь фортель. Поэтому Сережа взял на себя все, что смог: вставал по ночам, если Леночка плакала, стирал пеленки, бегал в детскую кухню, чуть не силком выпроваживал родителей по вечерам в гости или в кино, клянясь, что не хуже их присмотрит за девочкой.

В двадцать лет он понял, что браку родителей больше ничего не угрожает, хотя проблема для него уже утратила актуальность, а в двадцать два – что дороже Лены у него никого нет на свете. Он фактически вынянчил ее, вырастил на своих руках, и немалого труда стоило отучить ее называть старшего брата папой.

Когда у Русанова родилась дочь, жена хотела назвать ее Еленой, но Сергей воспротивился. В его жизни была только одна Лена, и это имя не должно было принадлежать больше никому.

– Ты совсем свихнулся на своей сестре, – недовольно говорила жена Русанова Вера. – Она для тебя – единственный свет в окошке. Тебе надо было жениться на ней, а не на мне.

– Я за Алену любому глотку перегрызу, – повторял Сергей.

Эти же слова он сказал и Игорю Лесникову.

– Алена – самое дорогое, что у меня есть. Считай, что это мой первый ребенок. Я никому не позволю ее обижать. Если бы я только подозревал, что с Димкой Платоновым что-то не так, я бы не допустил, чтобы Лена гробила на него свою молодость. Но я в Димке уверен. Произошло чудовищное недоразумение, и я хочу, чтобы было сделано все возможное для его реабилитации.

Лесников морщился и потихоньку ворчал в кабинете у Насти, что необъективность Русанова вяжет им руки и мешает. Настя отшучивалась и предлагала рассматривать коллегу из министерства в качестве фильтра, через который не пройдет плохо обоснованное обвинение.

– Если окажется, что Платонов виноват, и дело дойдет до адвоката, все наши доводы будут подвергаться сомнению и критике. Пусть уж лучше это произойдет сейчас, а не в суде.

Информацию, которую удалось раздобыть в воскресенье, Настя и Лесников в понедельник с утра обсудили с Русановым и Юрой Коротковым. Когда речь зашла о мужчине с «дипломатом» из темно-бордовой кожи, Русанов заметно скис.

– Ребята, не хочу вам карты путать, поэтому скрывать не буду. У Димки есть такой «дипломат».

– Это точно? – спросил Коротков.

– Абсолютно точно, – вздохнул Сергей. – Моя Алена купила и подарила нам с ним одинаковые кейсы. У меня дома такой же лежит.

– Принеси, пожалуйста, – попросила Настя. – Покажем его водителю. Хотя нет, лучше возьми у жены Платонова его собственный.

Она никак не могла решить, говорить ли Русанову о своих подозрениях в части убийства Юрия Ефимовича Тарасова. В конце концов, начать можно и не в лоб.

– Ты можешь вспомнить все, что касается Платонова, начиная с прошлого понедельника? – спросила она невинным голосом.

– С понедельника? Попробую, – неуверенно начал Русанов. – В понедельник с самого утра я с ним разговаривал по телефону…

– Когда? Точное время, пожалуйста.

– Вера уже ушла на работу, она уходит в восемь десять – восемь пятнадцать. После этого я погладил брюки, это заняло минут пятнадцать. Потом я сделал два звонка, оделся и уже собирался уходить, и как раз в это время мне позвонил Дима. Значит, было около девяти. Может быть, без пяти девять, вот так примерно.