Семь писем о лете - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Вересов cтр.№ 25

Дядя Саша удивился, подумал, а потом, подумав, выразил свой восторг Мишиной идеей:

– А ты, Мишель, черт дери, прав! Пусть как бы всё покупают! Но они дорого не купят, Мишка. Какое там дорого! Ты все же как бы без году неделя… А уже условия диктуешь, претензии там, гордыня не по рангу… Но с другой стороны, как бы… Мне бы в твои годы так-то… Всяко лучше, чем ничего. Попробовать-то можно. Деда привлечем, чтобы поднажал.

И предложение под деликатным, но твердым нажимом дяди и деда Январевых было принято. Цены настоящей небогатые музейщики, конечно, не дали, но в соглашении о купле-продаже оговорено было условие, что серия фотографий Михаила Январева «Зима в Петербурге» будет по первому требованию предоставлена автору для изготовления репродукций. Когда он, скажем, по достижении совершеннолетия (вряд ли раньше, предположил дед Владимир) соберется подготавливать к изданию фотоальбом «Петербургские тени», или «Петербургские видения», или «Путешествие в Петербург», или как там еще будущий автор его назовет.

Это был успех. Вдохновляющий, окрыляющий, доводящий до бессонницы, питающий мечты ни более ни менее как о мировой славе. Несколько мучительный, как всякий истинный успех. Но…

Но снег этой вдохновенной зимы стаял, и грянул май, на редкость теплый, даже жаркий, и вдохновение будто бы растаяло вместе со снегом, испарилось на солнце, и стали у Миши-Майка получаться только «умилительные картинки для отроковиц, старых барынь и туристов», как определял их дед Владимир. А самолично Майк Январь именовал и вовсе непечатно.

И вот теперь он развешивал на прищепках результаты двухмесячных съемок, питая слабую надежду на то, что хоть одна-две фотографии из множества нащелканных получились приличными и смогут послужить материалом для дальнейшей сложной и кропотливой работы, смогут послужить ловушкой для той случайности, которая являет на свет божий шедевр.

Сравнительно пристойных, пусть и по-питерски несколько банальных, фотографий оказалось не одна или две, а даже четыре. Там были вода и небо, вылизанный невской водой гранит ступеней, взлетающая с парапета набережной чайка, немножко смазанная и потому ненавязчивая разноэтажная архитектура и еще изломанное отражение фонаря в мрачной луже, избитой дождем. Фонарь Майк снимал буквально на днях, когда июнь – обманчивое лето – вдруг накликал циклон, продрог и рассопливился и зарядил тягомутными недельными дождями.

Итак, сто́ящих фотографий оказалось четыре. Остальные можно было под автограф или даже просто так, если уж совсем постыдные, раздаривать знакомым девчонкам или отдать маме, чтобы она поступила с ними по своему усмотрению. С мамой существовала договоренность о том, что Майк невостребованные фотографии или те, которые он счел негодными, не выбрасывает, а отдает ей. Майк чаще всего соблюдал договоренность. Обычно мама раскладывала его работы по альбомам и бережно хранила, но иногда, в порыве тщеславной щедрости, дарила то, что ей не слишком нравилось, какой-нибудь своей подружке и с удовольствием выслушивала восторженные комментарии по поводу гениальности ее сына.

Когда фотографии просохли, Майк занялся их сортировкой. Четыре упомянутых сложил в особую папку для перспективных черновых работ, туда же поместил и негативы. А остальные снимки перебирал и раскладывал налево-направо – для девиц, для мамы. Одну он вдруг задержал в руках, раздумывая, куда бы ее. Девицам эта фотография не годилась, потому что на ней была – девица, лохматая, худенькая, с большой сумкой в обнимку. Маме фотография не годилась, потому что вызвала бы бесконечные расспросы о том, кто такая лохматая и зачем Мишеньке понадобилось снимать этакое чучело, неужели у него такие знакомые?

– Это в вашей коммуне такие? Творческие натуры? – широко раскрыв глаза, сиплым шепотом спросила бы мама. – Я так и предполагала, Миша. Я была уверена, что у вас там бедлам и грязь. Разве ты не видишь, что она на бродяжку похожа? Она из панков или каких-нибудь обновленных хиппи? Сразу видно, что в голове у нее такое же безобразие, как и на голове. Неаккуратная девушка. Неженственная. Наверняка еще и курит или даже хуже. Наверняка она… слишком доступна. Неужели ты с ней… дружишь?!

И попробуй потом докажи, что снимок случайный. Попробуй – и замучаешься долгими объяснениями, утонешь в странных маминых подозрениях, ни на чем не основанных выводах и вопросах, на которые как ни ответишь, все будет невпопад и многосмысленно.

Попробуй доказать, и, все прокляв, запутаешься, как запутался когда-то давно ушедший от нее, утомившийся непрестанными доказательствами отец. Ушел он, потому что в какой-то момент ясно осознал, что все равно ничего не докажешь женщине, жаждущей высокой драмы или даже трагедии, постоянно ищущей театральности, аффекта, явленного идеала в тусклых буднях неуспешной и никчемной инженерши, живущей в постоянном страхе перед сокращением штатов и недовольством начальства. Еще достаточно молодой и привлекательной, но, несмотря на свои искания, которые отец определял как рудиментарно подростковые, не способной к обновлению и полету, не способной оценить мелкие жизненные радости.

…И попробуй справедливости ради заметить, что ничего особо неаккуратного в девчонке нет – одета она с модной подростковой небрежностью, так предпочитает одеваться и сам Майк, и все его друзья-приятели и подружки. Что прическа на глаза ей даже идет, особенно когда ветер ерошит волосы, и стрижка ее, собственно, на питерский вечный ветродуй и рассчитана. И сама она такая легонькая, что ей только по ветру лететь. Что неженственной ее тоже не назовешь, а, пожалуй, наоборот, есть в ней грациозность, пусть даже немножко ломкая, как у некоторых растений. И еще Майк, не удержавшись от фантазий, добавил бы, на свою беду, что видит в ней нечто не от мира сего, нечто отчаянно искательное, страстно ожидающее…

Так, разглядывая случайный, помнится, с досады, по причине мерзкого разочаровательного настроения сделанный снимок и мысленно споря с матерью, Майк в какой-то момент понял, что композиция-то вышла очень даже неплохая. И если поколдовать с негативом, может получиться нечто весьма симпатичное – такое, что дед Владимир, присмотревшись левым, лучше видящим глазом, громко хлопнув в ладоши и задрав седую короткостриженую бородку, определяет словом «свежжжо!». «Свежо, Мишка! Дай тебе боже! Не устаю повторять Павлу-обормоту, какой у него талантливый парень растет…»

Майк повертел фотографию так и сяк, отставил, посмотрел издали и подумал, что неплохо было бы увеличить работу раза в четыре, центр вокруг девчонки размыть, по периферии сгладить контуры, смягчить светотеневой контраст, а решетку набережной, вдоль которой летит девчонка, местами чуть выявить, подчеркнув размеренную статичную графику чугуна, чтобы противопоставить ее прелестному существу, подверженному порывам ветра.

И еще Майк подумал о том, что неплохо было бы найти эту девчонку, поснимать ее в разных ракурсах и, если она согласится, прямо под дождем, босиком в луже. Тогда она будет выглядеть как сама своенравная питерская погода. Вот если бы еще скомбинировать со старинными фотографиями, с городскими пейзажами довоенных времен, отправить ее прогуляться в прошлое…

О, идея! Ведь до сего времени Майк людей прошлого переносил в современность, на его работах частенько разгуливали привидения в старомодных одеждах, или появлялся шарманщик с обезьяной, или сквозь призрачную карету просвечивал на перекрестке новейшего облика автомобиль. Но не все же прошлому прорастать в современность, хотя это так естественно. Можно и современности остановить ненадолго свой бег, оглянуться назад, раздвинуть пыльные занавеси ушедших лет, пройтись по закулисью, примериться к реквизиту, пропыленному, но не столь уж и ветхому, и отнюдь не беспамятному, и далеко не глухому и немому.