Летописец. Книга перемен. День Ангела - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Вересов cтр.№ 158

Муниципальная организация, которую возглавляла Миррочка, занималась устроительством фестивалей, праздников, выставок, то есть работой утомительной, суетливой и нервной и требующей особого дара держать в голове сразу множество разнообразных вещей. И Оксана в этой деятельности нашла себя. Нашла себя, словно парус – ветер, и пошла смелыми крутыми галсами, и вскоре – миловидная и белозубая, общительная и невероятно энергичная, смекалистая и напористая – стала известна в Хайфе. В той самой Хайфе, которая встречала новоприбывших предупреждением на русском языке: «Не думай, что ты один такой умный. Здесь все евреи».

Звездным часом Оксаны, часом, растянувшимся на месяц, стал «Праздник праздников» – весь веселый декабрь от Хануки до Рождества и Рамадана. И уже на пятый день Хануки, зажигая пять свечей в своем кабинете, Миррочка Крендель сказала Оксане:

– С тобой, дорогая, хочет познакомиться глава правых. Он сейчас в Хайфе и будет завтра вместе с мэром присутствовать на возжигании ханукальных свечей в торговом комплексе, в «Гранд-каньоне», знаешь, на втором этаже, на площадке перед «Машбиром». Ты там поприсутствуй скромненько. Главному «правому» очень понравилось, как все устроено в Хайфе нынешним декабрем, он нашел, что во всем есть особый шарм, и ему назвали главного устроителя, то есть тебя, дорогая.

* * *

Все закончилось, наконец, и Вадим, не запахивая куртки, направил свои стопы к берегу. Вниз, под гору, по ярко освещенным аллеям. Цепочки круглых огней тянулись вниз, к морю, ниспадали гигантскими гирляндами. Лучше бы их не было, этих гирлянд городских лун. Лучше бы было темновато, как оттепельным декабрем в Ленинграде. Лучше бы не горели по всему городу свечи чужого и непонятного праздника. Лучше бы вместо теплого средиземноморского бриза насквозь продувал западный ветер, гнал в Неву высокую волну, поднимал ледяную черную воду выше набережной.

Зимнее наводнение! Вот это был праздник! Вот это праздник, когда вода подступает к постаменту плавателя Крузенштерна, когда заливает подвалы, а Смоленка, которую в иные дни и трехлетка вброд перейдет, становится не менее полноводной, чем какой-нибудь там Одер или Рейн, и старые ивы за кладбищем торчат прямо из воды и полощут дремучие кроны в неспокойном потоке. А потом – мороз, и гололедица, и усыпанные рыжей едкой солью тротуары. И Новый год с добытой ценой двухчасового стояния в очереди на Большом плоской, как камбала, слежавшейся на морозе елкой, которая сначала два-три дня висела за окном, привязанная к форточке, а потом оттаивала в прихожей, и все гадали, какой она будет: пушистой или облезлой, расправится ровненько или останется плоской и только чуть-чуть растопырится, только чуть-чуть, совсем ненадолго пахнет далеким лесом, обсохнет и тут же начнет неряшливо осыпаться, шурша мертвой хвоей и роняя только что развешенные хрупкие зеркальные шарики и шишки (бывали и такие непутевые елки).

…Вадим вышел к морю, сбросил куртку на тускло-зеленый ночной песок. Он долго и жадно, захлебываясь, пил соленый ветер, он во влажном воздушном потоке вымывал прошедший день, который вздумал было задержаться в волосах, и в глазных впадинах, и в ноздрях, и за ушами. А море сверкало отраженными лунами, собранными на нитку, и небо едва светлело на горизонте, обозначая бездну, где гаснет солнце.

Вадим повернулся и, забыв на берегу куртку, побрел, сбивчиво пересчитывая слишком яркие луны, чтобы не думать о сегодняшнем. Побрел к Яшеньке, который видел уже десятый сон, к Оксане, как всегда по вечерам неприятно новой и чужой после длинного дня забот и беготни.

– Вадик! Ну наконец-то! – встретила его Оксана, свежая, как звезда. – А я вступаю в партию! И баллотируюсь в кнессет от правых. И если все сложится… Если все сложится, ты у меня станешь… Кем, Вадик?

– Директором клиники, – вымученно и косо улыбнулся Вадим. – А Муся Гульман будет у меня пожизненно работать рентгенологом. Оксанка, ты случаем не переутомилась, хоть так и не бывает? Что ты выдумала на ночь глядя?

– А вот увидишь! Увидишь, как я выдумала!.. Через два дня в мэрии что-то вроде банкета по случаю праздников, и мы с тобой приглашены.

* * *

Черныш умер внезапно и легко – во сне, на той стороне, в доме у Сян Линя. И это отдельная история, как Олег чуть не сутки нес его на себе через границу по тайным неровным дорожкам, как дожидался в ближней чащобе ночи, чтобы отнести его в дом, как неделю, наверное, выла Соевна, обвиняя в смерти Черныша Сян Линя, как тяжело было Олегу осознать, что владельцем и хранителем заветной тропы оказался он один.

Черныша похоронили, и деваться Олегу было некуда: он продолжал один ходить с хабаром туда и обратно. Но в один прекрасный день Сян Линь, потчуя Олега неизменным рисом с квашеной капустой, объявил, что приносимое Олегом больше не пользуется спросом, надо бы что другое носить, более интересное.

– Говори, что, – ответил Олег. – Откуда мне знать, что вам тут нужно.

– И моя не знай, сто там у вас есть, сто нам надо. Думай, – скашивал и без того косой глаз Сян Линь, и Олег сильно подозревал, что Сян Линь издалека подводит его к какой-то мысли, что он не без причины юлит и хитрит. А то, что он хитрит, так в этом нет никакого сомнения. Он всегда начинает ломать язык и коверкать слова, хотя пять минут назад говорил почти без акцента, когда пытается блюсти свою выгоду за чужой счет. Черныш, тот с ходу просекал хитрости своего приятеля, но куда Олегу до Черныша, и думал он долго и бесплодно. А Сян Линь тем часом от многого, что приносил Олег, начал отказываться, и заработки их с Соевной становились ничтожны. И опытная Соевна, предвидя наступление вскорости совсем уж смутных и голодных времен, изворчалась, так как в последние недели поспешно скупала в запас золото на свои сбережения, а сбережения с такой работой очень быстро истощались.

– Что мне деньги-то тепель, – ворчала она. – Что тепель на деньги-то купишь? Без масла кукиш. А золотой запас человеку еще никогда не мешал. И своя кубышка с золотишком – это тебе не сбелкасса с Милкой, сталой дулой. Она там волует небось, и не сомневаюсь даже. Вот увидишь, я пелесижу маленько, золото на доллалы обменяю, да и коопелатив отклою.

– Какой еще кооператив, Соевна?

– Какой-какой? Толговый. Сейчас всем толгуют. Ленивый только не толгует. Сколо в Чите, говолят, и воздухом толговать станут. А его здесь эвона сколько. Толгуй не хочу. И ты мне, такой бестолковый, не нужен будешь. И пускай твои девки, какие ни на есть, тебя сами обстилывают. Сдался ты мне, постылы-ый! И откуда ж ты свалился мне на шею-у-у! – вдруг тоненько завыла Соевна-сиротинушка и упала на грудь Олегу.

– Соевна, и на кой я тебе, постылый, сдался-то? – потребовал объяснений Олег, легонько подергивая бабку за седую тонкую китайскую косицу, чтобы реветь прекратила.

– А сдался. На той столоне косоглазые говолят: кого спас, того всю жизнь колмить будешь. А я тебя спасала? Спасала. Нет, скажешь? И куда мне тепель, големычной, деваться-то?

И Олег понял, что дела совсем никуда, и решился.

Чимита он не видел с лета, примерно с тех самых пор, как умер Черныш. Олег пару раз в срок приносил положенную дань, но дверь в Чимитово логово, вопреки обыкновению, оставалась закрытой, и не чувствовалось за нею присутствия живого существа, пусть даже такого особенного, как Чимит. Но и смерти не чувствовалось за дверью, а только сырая пещерная пустота. И обтрепавшиеся квитанции-счета торчали из-за дверного косяка, как будто и не Чимитово это логово, а частный дом какой-нибудь Марь Иванны, бывшей продавщицы продмага или, скажем, работницы собеса. От того, что пропал Чимит, Олег не почувствовал ровным счетом никакого облегчения, а почувствовал почему-то подвох и перестал ходить к Чимиту, рассудив, что тот всяко даст о себе знать в случае необходимости.