Кинопроизводство разлагалось, смердело, шло трупными пятнами. По павильонам студии смертными вшами бродили железно-зубые татуированные вожди в сопровождении мелкой нечисти, накачанной, нездравомыслящей, а потому опасной. Вожди быстрым шакальим глазом высматривали актрисочек посвежее и поприятнее и увозили их с собой, небрежно божась оплатить очередной приглянувшейся «мурке» карьеру кинозвезды. «Мурка», если выживала и вылечивалась после извращенных способов совокупления, к которым ее понуждали, и если могла пережить позор, впоследствии бывало и звездила в одном, редко двух рекламных телероликах. А потом исчезала в безвестности или растворялась в едкой субстанции свободной торговли, а то, что от нее оставалось, оседало в одном из барахольных вертепов Апраксина двора, с некоторых пор именуемого с провинциальной небрежностью «Апрашкой», или в обшарпанном окраинном кооперативном ларьке цвета запекшейся крови, или под полой индивидуального предпринимателя, торгующего сладкими удовольствиями на усыпанной вылущенными семечками мостовой в местах сугубого скопления народа…
Однажды хрустальным осенним днем, когда воздух, подобно аквариуму, наполнен был золотыми липовыми скаляриями и красными кленовыми морскими звездами, когда под ногами во множестве перекатывались хрусткие, словно креветки, желуди и буро-зеленые каштановые иглокожие, когда в уличных вазонах, забросанных мусором, после первых ночных заморозков все еще стойко держались жесткие серебристые веточки, похожие на коралловые скелеты, Франик сидел, привалившись к фанерной стенке декорации, имитирующей фасад великокняжеского особняка. Франик пил кофе, отдающий проклеенным картоном стакана, щурился, словно пригревшийся кот, и прислушивался к происходящему по ту сторону фанерного фасада.
Там, судя по всему, вербовали очередную «мурочку» для известного всей студии «спонсора», величаемого Ордыном. Ордын был налысо брит, тощ, мал, исчерна-желт, как сатана. Его зрачки были меньше булавочной головки. Он был дик, напоказ истеричен и жесток. Он одевался в черное, а из распахнутой на груди рубахи выпускал наружу ослепительно сияющий крест патриарших размеров на толстой цепи, слишком сияющий для человека истинно верующего. Так не носят реликвии, так не носят обереги, так не носят знаки отличия. Так мародеры носят трофеи, доставшиеся им в результате их шакальей предприимчивости. …А побывавшие в руках Ордына «мурки» проходили все круги ада, судя по их ставшему белесым и бессмысленным взгляду, вязкой молчаливости и опасливой походке рабынь.
Телохранителей своих Ордын, не будучи, если внимательно приглядеться, ни в чем оригинален, отбирал по известному эталону, коим служила, по всей вероятности, древняя стенобитная машина, громоздкая и безмозглая. И теперь двое из этих излишне мускулистых «механизмов» вербовали по обратную сторону декорации, у которой сидел Франик, очередную «мурку» для Ордына. А «мурка» – небывалый случай! – вербоваться ни в какую не хотела. Она возмущенно верещала и вырывалась и настойчиво повторяла, что в кинозвезды она вовсе не собирается, что в массовке она просто подрабатывает, потому что, если жить только на консерваторскую стипендию, ноги протянешь. А на площадках, во всяких там ресторанах, например, она подрабатывать не может, не та специализация. Ну не нужна там ее виолончель. Она бы в уборщицы пошла, но руки тогда будут загублены. Ей Ефим Лазаревич, профессор, запретил в уборщицы идти. Он так и сказал: «Девушка, лучше дойти до дистрофии. Те, кто идет в уборщицы, потом смычком машут, как шваброй. Я таких выгоняю вон, пусть делают карьеру уборщиц».
Ордыновы «механизмы» не сочувствовали «мурке» и ржали. И комментировали ее проникновенный монолог в свете доступных им однообразных ассоциаций из области сексопатологии. Они настоятельно рекомендовали ей, с ее тонкими сильными пальчиками, освоить игру на ином интересном инструменте, завсегда востребованном, и предлагали начать обучение прямо сейчас, благо уголок укромный. Но расчехлить свои инструменты им, надо думать, не позволяла субординация. Господин и повелитель (и они это четко сознавали) очень быстро привел бы их инструменты в полную негодность, узнай он о том, что его попытались опередить в его намерениях.
Франик услышал, как девушка завизжала, видимо поняв, что перед нею – дубины стоеросовые, и отчаявшись их разубедить в том, что она «не такая». Потом от удара ходуном заходила фанерная стена, потом раздался сдавленный рев одного из Орды-новых вербовщиков, с инструментом которого, судя по его комментариям, поступили неправильно, неожиданно въехав в него коленом. Потом девичий визг захлебнулся под лопатообразной ладонью, но обладателю ладони острым каблуком попало по пальцам ног, и Франик услышал торопливый цокот убегающих каблучков. Вслед за каблучками медленно, но с каждой долей секунды набирая скорость, с грохотом и треском покатились «механизмы».
Франик поднялся, неслышно выглянул из-за фанерной перегородки, мысленно проследил направление погони и бросился наперерез, петляя между старыми облезлыми декорациями и макетами. Он рассчитывал перехватить объект домогательств Ордына. Ему понравилась строптивость девушки, но на своих шпилечках она далеко не уйдет, а если и уйдет и догадается спрятаться, то у входа на киностудию ей будет организована торжественная встреча. Вряд ли она сообразит искать дыру в заборе. Скорее всего, сочтет, что, раз убежала, все неприятности позади.
Он бежал быстро, но беззвучно и прислушиваясь, и поэтому смог уловить короткий приглушенный вздох за антикварным макетом подбитого фашистского танка, вздох, который вырывается, когда сдерживать дыхание становится невмочь. Франик, прежде чем предстать перед девушкой, заглянул в широкую щель между покосившейся башней и корпусом танка. Он постоял так секунд пять, удивляясь и не веря своим глазам. Потом обогнул макет и прошептал светловолосому затылку пароль:
– Привет тебе, жирафа винторогая.
Светочка быстро обернулась и открыла было рот, чтобы завизжать, но маленькая серая тень бесцеремонно приложила ей палец к губам и еле слышно фыркнула:
– Молчи, винторогая. Они сейчас сюда доковыляют. Молчи и давай выбираться, только тихо. Можешь ты тихо, а не как подкованная коза? Из ступора вышла уже или помощь требуется? Ущипнуть тебя?
– А… – очумело выдохнула Светочка. – Кто?.. Фра-а-анц?! Да?
– Нет, принцесса африканская. Двигай давай.
Франик бесцеремонно ухватил девушку за запястье и потащил за собою, уверенно петляя в лабиринте раскрашенных дерюг, натянутых на рамы различной конфигурации, и вывел ее к распахнутой настежь двери. В темном дверном проеме, прислонившись к облупленному косяку, стояла Анелька Козицкая, костюмерша, и смолила «Астру».
– Анна Севериновна, одень девушку, – обратился к Анельке Франик. Они приятельствовали, несмотря на то, что Анельке перевалило за шестьдесят.
– Фрейлиной Екатерины Великой? – прокуренным басом осведомилась Анелька. – Царевной-Лебедью? Юной пионерочкой? Или наоборот – рыжий парик, серьга в ноздре и декольте ниже пупа?
– Анелька, не придуривайся, – очень серьезно сказал Франик, – времени нет. Ее ищут. Эти…
– А-а. Я-то думала, ты к Ордыну в поставщики подался. Он любит ряженых. А ты, значит, умыкнул герлу. Знакомая, что ли?