Удачи тебе, сыщик! - читать онлайн книгу. Автор: Николай Леонов cтр.№ 11

Гуров стоял во дворе, курил, непроизвольно, совершенно бессмысленно отмечал присутствующих.

Седой головой возвышался над всеми Рогожин. Хоть и темно, а сыщик видит, как задубело лицо ветерана. Колесников, по кличке Капитан, стоит набычившись, опустив плечи, выставив тугой живот. Вокруг директора движение, люди подходят узнать, нет ли каких указаний. Капитан голову поворачивает тяжело, будто через силу, дергает подбородком, кривит в ответ губы. Сильвер на месте не стоит, хромает от группы к группе, в свете одинокого фонаря сверкнет золотым зубом.

«А ведь Сильвер, похоже, сидел, – лениво думает сыщик. – А может, и удержался, но ходил по краю. Это точно».

Высокий худой мужчина с огромными, словно подведенными глазами, ломкий и беззащитный, видимо, клоун Куприн, по кличке Классик. Он стоит неподвижно, сжимает и разжимает пальцы. Сыщик, конечно, не слышал, но почему-то был уверен, что пальцы хрустят. И еще сыщик полагал, что клоун и зарезанный парень молчаливо дружили.

Еще один цирковой, но о нем сыщик ничего пока не знает. Среднего возраста и роста, с красивым медальным профилем а-ля Ален Делон. Он в костюме, белоснежной рубашке и при галстуке, видимо, так одевается повседневно.

Служащие отдельной группой, они стремятся быть вместе. Сыщик почему-то решил, что убийцы среди них нет. Сознание шарахается в сторону, формируется в совершенно непотребную мысль о том, что соседи, когда он вернется, будут, конечно, спать, и выпить, оглушить себя и заснуть не удастся.

Милицейские держатся спокойно. Они к трупам привыкшие, покойника не знали. Для коллег полковника Гурова одна беда – мокрый висяк, значит, ломаются планы, отменяются отпуска, намеченные субботние бани и рыбалка.

«Наверно, я так по старинке рассуждаю, – одергивает себя сыщик. – Это в моей молодости убийство ставило всех на голову, сегодня убийство просто лишняя неприятность. Наговариваю». Сыщик оглянулся, увидел майора Фрищенко, неторопливо подошел, достал блокнот и сказал:

– Товарищ майор, несколько слов для прессы, – и отвел в сторону.

– А откуда ты, конспиратор, знаешь, что я тут старший, да еще и майор?

– Люди подсказали, – Гуров ткнул в темноту. – Видишь, сколько людей?

– Ну, доволен, значит, прибыл не зря? Черт тебя принес, Лев Иванович!

– Побойся Бога, Семен Григорьевич, – миролюбиво ответил Гуров. – Будто я убийцу из Москвы привез.

– Может, и нет, но не толкался бы тут, парня бы не зарезали, факт. Окно прострелили, и пулю мы из стены ковырнули, тоже факт. Но стреляли – уж неделя прошла, а ты прибыл… – Фрищенко замолчал, махнул рукой. – Иди спать, кого надо, мы допросим, позже познакомишься.

Гуров согласно кивнул и отошел, чуть не налетел на Колесникова.

– Писать будете? – Капитан воинственно задирал подбородок, но глаза у него были больные, растерянные.

– Это не по моей части, – ответил Гуров. – А блокнот я рефлекторно вытянул, вот ничего и не написал. Спокойной ночи. Извините, совсем плохой.

Так закончился первый день.

Он лежал на спине, скрестив руки, спрятав ладони под мышки, согреваясь. Поначалу было холодно, топить в гостинице перестали. Видимо, отцы города полагают, что раз март по календарю месяц весенний, то не важно, какая погода на дворе, следует беречь энергию.

Стараясь заснуть, Гуров обычно заставлял себя думать о море, ритмично накатывающих волнах, о загадочном сумраке под волнами, призрачных растениях, рыбах. Сегодня он таких попыток даже не предпринимал, вглядывался в сухой профиль Ивана Ивановича, допытывался, о чем же парень промолчал. «Что вообще он мог знать? В пьяной драке, при неудачной попытке ограбления могут убить случайно, с испугу. Ивана зарезал профессионал, который хотя и плевал на чужую жизнь, к собственной относился бережно и на такое убийство пойдет только в крайнем случае. Парня зарезали примерно через час после нашего разговора, значит, нас видели. В цирке находился либо убийца, либо соучастник-осведомитель, последовала передача информации, затем приказ и исполнение. Да, мой маскарад годится только для посторонних, а действующие лица отлично знают, кто я такой. И дунули из Москвы, опережая меня, и потекло из кабинета Петра.

В цирке разговаривать с парнем было нельзя. И ты, сыщик, виноват, и не в первый раз, тут ошибочка, там просчет. Сколько их было? Вспоминать страшно. Виноват… Виноват…

В партии двенадцать лет состоял? Виноват. Покайся! Когда ты впервые услышал, что все бывшие члены бывшей партии должны покаяться, то даже не рассмеялся, настолько абсурдным посчитал подобное заявление. Может, кому и есть в чем каяться, только не ему – сыщику Гурову. Он в партию добровольно не вступал и не выходил из нее. Его желания никто не спрашивал, сначала включили, так же, не спрашивая, и выключили, как штепсель из розетки».

Он отлично помнит, как сидел в кабинете на Петровке, отписывал эти чертовые бумаги, когда раздался телефонный звонок.

– Лева, это Пискунов. Зайди на минуточку.

Пискунов был старшим опером, недавно стал секретарем партбюро. Когда Гуров пришел, Пискунов указал на стул, придвинул к себе тоненькую папочку, раскрыл и сказал:

– Тебе месяц назад двадцать семь стукнуло, пора расстаться с комсомолом, вступай в партию.

И никакого вопроса в тоне секретаря не звучало, просто констатация обыденного факта: мол, прошел май, наступил июнь.

И не оттого, что не хотел вступать в партию, для опера МУРа – операция обязательная, как для еврея обрезание, а от неожиданности Гуров ответил:

– Хорошо, Федя, я подумаю, поговорю со стариками, ведь нужны рекомендации.

– А думать тут нечего, вот образец, пиши заявление, – Пискунов протянул через стол два листка, один чистый другой с образцом.

Заявление Гуров мог бы и сочинить, но легче было переписать, он переписал и встал.

– Я пошел, Федя, через недельку сообщу о рекомендациях.

– А рекомендации уже здесь, – Пискунов ткнул в папку и назвал фамилии уважаемых в МУРе полковников. – А партбюро сегодня в семнадцать.

Ни на партбюро, ни на собрании, ни при вступлении в кандидаты, ни через год в члены всемогущей партии Гурову не задали ни одного вопроса, даже слова не дали молвить, бумажки зачитали, руки подняли, чуть позже похлопали по плечу. Двенадцать лет он платил взносы, если не удавалось увернуться, отсиживал на партсобрании. Надо сказать, что они проходили специфически, лозунги проговаривались скороговоркой, быстро переходили к оперативной работе. Конечно, он голосовал, чаще даже не вникая в суть вопроса, порой задумавшись о своем, не успевал поднять руку, что не имело никакого значения. Риторические вопросы: «Кто против?», «Кто воздержался?» – так же никого не касались, на них просто не обращали внимания.

Один год в управление нахлынули комсомольские вожди, хоть и не высокого ранга, они сразу получали майоров, назначались начальниками отделов. Вожди пытались руководить и воспитывать, но оперативная работа – не кукурузу сеять, можно сгореть без дыма, и выдвиженцы исчезали так же незаметно, как и появлялись, лишь некоторые застревали, но только в управлении кадров. Он этих лизоблюдов терпеть не мог, никогда не скрывал своего отношения, имел от этого неприятности. За все его мучения и нечеловеческое терпение теперь призывают покаяться?… Он имел от членства в партии лишь ошейник и лишний кнут за спиной. А президент, который именно в партии добрался до высоты, сам же ее объявил вне закона. А все Председатели Президиумов, Премьеры и Вице-Премьеры, которые карабкались наверх, подставляя, продавая и заплевывая конкурентов? Они что – ползли не по партийной лестнице, лизали не ее ковер? «Так ведь другой лестницы, уважаемые господа, не существовало. Так вот вы и кайтесь, а я ни в чем не виноват».