Склейки - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Лебедева cтр.№ 23

– Вот! – Данка предъявляет мне Сашка, как охотник предъявил бы подстреленную утку, только что не приподнимает его за шиворот. Хотя Данка могла бы: Сашок маленький и щуплый.– Как раз забежал. Взяла его тепленьким.

Сашок достает кассету, и мы сгоняем материал. С облегчением вижу, что он записал мой вопрос и ответ на него.

Я думаю о том, кто же мог украсть кассету, пока отсматриваю материалы и пишу тексты. Приходит Леха, я сажусь на озвучку и, читая по бумажке, кручу в голове все тот же вопрос. Четыре раза перечитываю одно предложение и запинаюсь раз за разом.

– Ты будешь сегодня читать? – беззлобно спрашивает Леха.

– Буду,– киваю я. Начинаю читать снова и запинаюсь уже на втором слове.

– Ты чего? – Леха удивлен. Обычно за мной такого не водится. Я горжусь тем, что могу читать тексты с первого раза.

– Да так. Просто мысли дурацкие в голове.

– А! О чем думаешь?

– Да все о том же, Леш.

– Про Эдика, что ли?

– Ага.

– Я тебе говорю, что если это кто-то из наших, то только Захар. А если не из наших, то вообще не думай.

– Ну почему Захар? Почему?

– Потому что у него рука бы поднялась. Точно тебе говорю. Ты у нас еще одну такую сволочь знаешь?

– Леш, ты к нему несправедлив... Да, он неприятный, но убийство...

– А почему? Вот смотри: у него свой кабинет. Значит, он мог сесть там и сидеть спокойненько, делать вид, что его нет. Так? А в нужный момент выйти и – хрясь!

– А как он узнал про нужный момент?

– Да как-как? Может, сам заманил. Повод убить Эдика у него был.

– Деньги?

– Деньги.

– Леш, от того, что он пристукнул Эдика, деньги к нему не вернулись.

– Оксан! – Леха поворачивается ко мне и хватается за рубашку на груди, забирая ткань в горсть.– Пойми, он даже из мести мог. Точно говорю: мог!

Леху прямо трясет. Я смотрю на него, и, не знаю отчего, мне становится мерзко.

– Что ты на меня так смотришь? – громко шипит он.– А по-твоему, кто еще мог? Кто?

– Леш, кто угодно! Кто угодно! Я, ты...

– Конечно – я!

И тут Леха меняется. Он тянет ко мне руки. Руки у него большие, с круглыми мягкими ладонями, на тыльной стороне – золотистые волоски. Ладони плывут к моему горлу.

Я вижу, что меня сейчас задушат. Страшно так, что не могу ни двигаться, ни кричать. Глаза у Лехи прищурены, я почти не вижу их, только хищно посверкивает белок меж покрасневшими веками.

Вот он, понимаю я. И сейчас я умру. В глазах двоится, тошнота подкатывает к горлу, потом монтажка окрашивается серыми тонами, а еще чуть позже Леха – другой, не страшный, тот, который был мне всегда симпатичен, испуганно бормочет:

– Оксанка, ты что?! Эй, ну-ка, ну-ка! – Он трогает мою щеку, машет на меня руками. Все это робко, нерешительно. Прихожу в себя, сажусь на стуле: оказывается, я начала сползать на пол.

Леха видит, что мне лучше.

– Ты чего? – спрашивает он.

– Не знаю,– отвечаю я, а потом вспоминаю его лицо.– Ты убить меня хотел?

– Ты чего? – В глазах его искренний испуг.– Я пошутить хотел, я не думал.

– Идиот,– говорю я устало. Теперь-то мне как божий день ясно, что настоящий убийца не стал бы расправляться со мной прямо здесь, когда за стеной трещит по телефону Данка, а Надька с Анечкой пишут сюжеты, и мимо них не пройти, и никак не объяснить моего исчезновения из монтажки.

– Леха, прости меня,– говорю я, собирая все силы, чтобы не расплакаться.

– И ты меня прости, дурака,– отвечает он.

Я поворачиваюсь к микрофону, касаюсь губами пыльника, Леха кладет руки на рычажки микшерского пульта. Читаю текст – спокойно, ровно, но все же невольно вздрагиваю, когда Леха движется на периферии моего зрения.

– Почему ты тут работаешь? – спрашивает Леха, когда мы заканчиваем с начиткой. Он говорит тихо, и я понимаю его не сразу:

– Что?

– Почему ты тут работаешь, если так боишься?

– Я не боюсь.

– Вздрагиваешь, падаешь в обморок. Разве это не страх?

– Понимаешь, Леш, я этого страха вроде бы даже и не чувствую. То есть я не хожу по офису, дрожа мелкой дрожью. Все нормально вроде. А потом вдруг – паника, ужас...

– Так почему ты не уходишь?

– Не знаю.– Мои пальцы мнут поролон пыльника, и, наверное, скоро я проковыряю в нем новую дырочку.– Во-первых, где мне еще работать? А во-вторых, я хочу узнать, кто.

– И как ты это узнаешь?

У меня в горле комок. Я чувствую, что права, но не могу этого объяснить.

– Я... просто... просто буду смотреть на всех вас,– говорю я и поправляюсь: – На них всех.– Леху я теперь исключаю.

– И что?

– И... пойму что-нибудь. Когда-нибудь.

Леха смотрит на меня с тоской и укором, как будто ему меня жалко.

– Ну ладно,– говорит он и начинает почти не глядя кидать на таймлайн куски видеоряда.

Когда я выхожу из офиса, на улице совсем темно. Фонарь в нашем дворике перегорел, небо затянуто тучами, не видно ни единой звезды. Под ногами – лужи, свинцовая вода смешана со снежной крошкой. Я перепрыгиваю через одну, другую, третью, но луж много, и сначала я случайно промахиваюсь, а потом попадаю в ловушку из луж... Сапог не промок, но я чувствую себя замерзшей и усталой.

Кто разрезал сумку? Кто украл кассету? И вдруг я понимаю, что это мог сделать только тот, кто знал, что она у меня. Тот, кто узнал об этом недавно...

Я сижу одна на двойном сиденье в полупустом троллейбусе, поставив ноги на железный выпирающий сбоку прямоугольник, опускаю плечи, скручиваюсь в кокон, в эмбрион... Стучит сердце, мне холодно: никак не могу согреться.

Дима. Вот кто узнал о кассете. Значит, он. Или всетаки нет? Не знаю. Слезы подступают к глазам.

20 декабря, вторник

Оттепель продолжается, на тротуарах ширятся холодные лужи. Подхожу к офису и чувствую, как меня трясет озноб. Всегда так со мной в оттепель – от сырости.

Моя первая съемка в одиннадцать, и Дима – оператором.

Мы едем в ДК Профсоюзов. Там развито социальное направление, и сегодня открывают новый клуб: пенсионерам раз в месяц будут рассказывать о новом в их правах.Пенсионеров мало: всего шестеро человек. Их принимают в крохотной комнате, улыбчивая женщина говорит:

– Надеюсь, пришли самые активные, и думаю, что вы перескажете все, что мы будем здесь обсуждать, своим друзьям и соседям.

Дальше долго и тягостно говорят о новых законах. У пенсионеров в глазах тоска, и никто не задает вопросов.