Он не хотел предавать - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Меркулов cтр.№ 9

Исидро рассмеялся. Ответил по-русски:

— Неплохо.

Судя потому, что на столе стоял ром «Гавана-клаб», хозяином застолья был кубинский подполковник.

Яцек мимоходом объяснил:

— Кубинцы предлагают свою базу в районе Кайо-эль-Буканеро для очередного тренинга. Не знаю. Надо подумать.

— Что означает «буканеро»? — поинтересовался Георгий.

— Пират. Корсар, — объяснил подполковник. — А «кайо»…

— Остров, я знаю.

— Вы бывали на Кубе, Хорхе?

— Бывал.

— Где?

— В Гаване.

— Мне знакомо ваше лицо. Мы с вами не встречались?

— Не знаю. У меня плохая память на лица, — слукавил Георгий. — А что, кубинцы заинтересованы в участии в антитеррористическом тренинге?

— О да, конечно, — растягивая гласные, ответил подполковник. — Проблема международного терроризма очень остро стоит перед нашим народом уже более сорока лет. Начиная от попыток физического устранения главы нашего правительства Кастро Руса…

— О да, это классика, — с едва уловимой иронией вставил Яцек.

— …До международной торговли наркотиками, в чем нас обвиняют американцы.

— Разве генерал Очоа не торговал наркотиками? — наивным тоном спросил Георгий.

— Генерал Очоа был предателем, — очень серьезно ответил кубинец.

— Насколько я помню, его расстреляли?

— Да, он был приговорен к смертной казни, — еще серьезнее сказал кубинец и пошел к барной стойке.

Георгий вспомнил, где он встречался с подполковником Карпентером. Год назад на американской военной базе в Гуантанамо, куда Гольцов летал в составе делегации на опознание одного из арестованных американцами афганских террористов — по данным Интерпола этнического татарина родом из-под Казани. Подполковник Карпентер сопровождал делегацию от гаванского аэропорта Хосе Марти до городка Гуантанамо в восточной, беднейшей части острова, где под палящим солнцем ржавыми маскировочными сетками тянутся плантации табака.

— Ты чего, не в настроении? — шепнул Яцек. — Проблемы?

— Как всегда, все просто замечательно. Слушай, может, оторвешься от своего кубинца, съездишь со мной кое-куда?

— Что, прямо сейчас?

— Да.

— Поконкретнее можешь сказать, куда именно?

— На Троекуровское кладбище.

Привыкший ко всякому, Яцек не стал больше задавать вопросов. Посмотрел на часы и шепнул:

— Жди на выходе. Я сейчас.

После дождя небо над Москвой поднялось высоко-высоко, словно с города сорвало крышу. По ультрамариновому фону быстро бежали лиловые гряды облаков, отражаясь в темных водах Сетуни. Над голыми кронами кладбищенской рощи высоко возносился шпиль колокольни церкви Николы Чудотворца.

Из всех людей, которых знал Георгий, только с Яцеком Михальским можно было вот так внезапно взять и приехать на кладбище к погибшему другу.

Не другу, поправил себя Гольцов. Сослуживцу. Они просто не успели ближе сойтись. Всегда так, пока человек жив, многое откладываешь на потом. Это вроде как со знакомой красивой девушкой: думаешь пригласить ее на свидание, но все откладываешь и откладываешь, пока однажды не узнаёшь, что она вышла замуж…

В конторе администрации они спросили номер участка. Наглый кладбищенский чиновник, гладкомордый, словно пользовался не бритвой, а дамским кремом для депиляции волос, выпучив глаза, орал при них на пожилую просительницу: «За что я вам дам место? За ваши красивые глаза?»

«Если он сейчас повысит на меня голос, я не выдержу и его придавлю», — подумал Георгий. Покосился на Яцека и понял: друг думал о том же. Но, вопреки ожиданиям, кладбищенский паук остался жив и даже начертил им на самоклеющемся листке схему, как пройти к нужному участку.

Малышев был похоронен в старой части кладбища, на семейном участке за кованой чугунной оградой. На иссиня-черном мраморном кресте вызолоченными литерами была запечатлена печальная хроника одной семьи:

Аполлинарий Поликарпович Малышев 1887–1959

Елизавета Андреевна Малышева (Спасская) 1913–1979

Виссарион Аполлинарьевич Малышев 1910–1995

Юрий Андреевич Малышев 1975–2001

Со стороны реки дул пронизывающий ветер. В воздухе висела изморось. Было сыро и холодно. Георгий достал из внутреннего кармана плаща плоскую бутылку, разлил водку в пластиковые стаканы:

— Давай помянем хорошего парня.

Яцек взял стакан.

— Кого поминать будем? — спросил осторожно.

— Вот его, — Георгий кивком указал на крест, — Юрия.

Опустив глаза. Яцек смотрел в свой стакан:

— Сослуживец?

— Да.

— Погиб?

— Да. Глупо так. Двадцать шесть лет…

— Как?

— Сам…

— Сам?

— Да. Застрелился.

Яцек поднял глаза. Посмотрел на Георгия, на могилу.

— Когда?

— Месяц назад. А я узнал только сегодня. Такая вот хреновина, — вздохнул Георгий. — Ну, как говорится, пухом ему земля!

Они выпили. Яцек спросил:

— Так, у вас теперь шухер из-за него?

Он вообще умел ловить ситуацию с полуслова.

— Нет, — ответил Георгий. — Кроме меня и шефа, никто ничего не знает. В принципе и не обязаны. Он уволился незадолго до того…

— Странно, — заметил Яцек. — Что-то произошло?

Георгий пожал плечами: не знаю.

За могилой с любовью ухаживали. У подножия креста в вазе стояли свежие гвоздики. Деревянная скамейка в ограде недавно была окрашена в цвет ранней зелени. Георгий просунул руку сквозь прутья решетки, положил на край каменного бордюра свой букет.

Все равно в голове не укладывается, что Юра — там. Еще недавно Георгий мог, не кривя душой, заявить: я хорошо знал Юру Малышева. Сегодня — нет. Нет, он плохо знал Юру! Очень плохо, ведь если бы знал хорошо, то заметил бы, что с Юрой что-то происходит. Человек не стреляется без причины. Юра работал с ним бок о бок и ничем не вызвал подозрений. Может быть, в ту минуту, когда они молча доигрывали отложенную партию в шахматы, Малышев думал о том, что позже совершит?

И этого Георгий тоже не мог себе простить.

Неужели Малышев правда застрелился из-за любви? «Из-за такой ерунды? — подумал Георгий и сам себе подтвердил: — Именно из-за ерунды и стреляются в двадцать шесть лет». Сейчас ему самому тридцать пять… Каким он был девять лет назад?

И как всегда, когда пытаешься вспомнить не событие, а свое внутреннее состояние в то время, оказывается, что не можешь. Кажется, что всегда ты таким и был, как сейчас, — тертым калачом, стреляным воробьем, которого на мякине не проведешь. И уж тем более на такой ерунде, как большая, но чистая… Господи!