Снег на кедрах - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Гутерсон cтр.№ 2

Но остров, покрытый зеленью, не был лишен и привлекательности; его пейзажи настраивали местных жителей на поэтический лад. Куда ни глянь, всюду вздымались огромные холмы, украшенные мягкой зеленью кедров. Дома на острове отсыревали и покрывались мхом, выстроенные на отдаленных полях и в долинах, поросших люцерной, кормовой кукурузой и клубникой. Ухабистые дороги, кое-где обнесенные забором из кедра, пролегали под тенью деревьев мимо лугов с папоротником-орляком. На лугах паслись коровы, одолеваемые летом мошкарой; от них сладковато пахло навозом. На обочине то тут, то там встречались кучи душистой стружки и кедровой коры, оставленные местными жителями, в одиночку пилившими бревна. Пляжи поблескивали гладкими камнями и морской пеной. Остров изрезывали десятка два бухточек и узких заливов, откуда открывался приятный вид на стайки парусных шлюпок и летние домики; таких нетронутых мест на острове было великое множество.

В зале суда напротив четырех высоких окон установили стол, чтобы разместить всех съехавшихся на остров репортеров. Приезжие — трое из Беллингема, Анакортеса, Виктории и еще трое из Сиэтла — относились к происходящему без должного пиетета, столь заметного среди граждан на галерее. Репортеры сидели развалившись, подперев головы руками, и перешептывались с видом заговорщиков. Радиаторы находились за самыми их спинами, и репортеры обливались потом.

Исмаил Чэмберс, репортер из местных, тоже вспотел. Ему был тридцать один год, это был высокий мужчина с суровым лицом и взглядом человека, побывавшего на войне. У него была только одна рука, левую ампутировали на десять дюймов ниже плечевого сустава, поэтому конец рукава пальто свисал, пристегнутый в локте. Исмаил чувствовал, что презрение и пренебрежение кучки заезжих газетчиков направлено на остров и его обитателей — граждан, сидевших на галерее. Разглагольствования газетчиков перемешивались с миазмами пота и духоты, вызывая некую вялость. Трое чуть ослабили узлы галстуков, еще двое сняли пиджаки. Они были репортерами, людьми, в профессиональном плане пресыщенными и невосприимчивыми, слишком поднаторевшими в окончательных оценках, чтобы сделать над собой усилие и соблюсти негласные условности, ожидаемые островом от приезжих с материка. Исмаил, будучи жителем местным, не хотел походить на них. Подсудимый Кабуо не был для него человеком чужим, они вместе учились в школе, и он не мог, как другие репортеры, скинуть пиджак перед Кабуо, которому предъявили обвинение в убийстве. Утром, без десяти девять, Исмаил говорил с женой подсудимого на втором этаже здания суда. Она сидела в коридоре на скамейке, спиной к сводчатому окну, как раз напротив закрытого кабинета юридического советника; по всему было видно, что женщина собирается с мужеством.

— Как ты? — спросил он ее, но вместо ответа она отвернулась.

— Пожалуйста, Хацуэ, не молчи, — умоляюще сказал Исмаил.

Тогда она посмотрела ему в глаза. Уже потом, когда суд давно закончится, Исмаил решит, что темнота ее глаз заслонила собой всякие воспоминания о тех днях. Ему запомнится, с какой тщательностью ее черные волосы были собраны в низкий пучок на затылке. Она не говорила с ним подчеркнуто холодно, не выказывала ненависти, но он все равно почувствовал отчужденность.

— Уходи, — прошептала она, хмуро глянув на него.

Исмаил потом так и не понял, что означал ее взгляд — упрек, печаль или боль.

— Уходи, — повторила Миямото Хацуэ. И снова отвернулась.

— Зачем ты так? — взмолился Исмаил.

— Уходи.

— Хацуэ, не надо, — просил он ее.

— Уходи.

Теперь, сидя уже в зале суда, с испариной на висках, Исмаил испытывал неловкость оттого, что находится среди репортеров; он решил, что после утреннего перерыва сядет где-нибудь на галерее, где его никто не заметит. Пока же он сидел напротив окна, в которое ветер бросал снег, уже начавший засыпать улицы. Исмаил надеялся, что после сильного снегопада на остров опустится невероятная чистота зимы, такая редкостная и драгоценная, о которой у него с юности остались нежные воспоминания.

Первым свидетелем, которого в этот день вызвал обвинитель, был окружной шериф Арт Моран. Утром шестнадцатого сентября, в тот день, когда погиб Карл Хайнэ, шериф сидел в кабинете и занимался описью имущества, попросив новую стенографистку суда, миссис Элинор Доукс (теперь чопорно восседавшую пониже скамейки судьи и молча, с непреклонным видом записывавшую все сказанное), помочь в этом ежегодном мероприятии, которое возлагали на него окружные власти. Когда Абель Мартинсон, помощник шерифа, доложил по недавно приобретенной рации о том, что рыболовное судно Карла Хайнэ, «Сьюзен Мари», замечено дрейфующим в заливе Белые пески, шериф и миссис Доукс удивленно переглянулись.

— Абель доложил, что сеть вытравлена до конца и тянется за судном, — пояснил Арт. — Ну и я, что называется, сразу же заподозрил неладное.

— Судно двигалось? — спросил Элвин Хукс, обвинитель. Одной ногой он опирался на возвышение, где находился свидетель, как будто они с Артом беседовали в парке у скамейки.

— Так сказал Абель.

— И сигнальные огни горели?

— Да, именно так.

— Что, прямо днем?

— Абель связался со мной утром, кажется, в половине десятого.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — сказал Элвин Хукс. — По закону к девяти часам жаберные сети должны быть уже выбраны. Так?

— Так, — подтвердил шериф. — К девяти.

Обвинитель щегольски, по-военному крутанулся и, заложив руки за спину, совершил небольшой круг по вощеному полу зала.

— И что же вы предприняли? — спросил он.

— Сказал Абелю, чтобы он оставался на месте. Там, где стоит. Что заеду за ним на катере.

— Вы не связались с береговой охраной?

— Решил повременить. Хотел для начала сам взглянуть.

Обвинитель кивнул:

— Это входит в ваши полномочия?

— Предварительный осмотр, — ответил Арт. — Считаю свои действия правомочными.

Обвинитель снова кивнул и бросил взгляд на присяжных. Ему понравился ответ шерифа — свидетель представал перед судом человеком высоких моральных качеств и добросовестным, а это было очень важно.

— Пожалуйста, расскажите суду обо всем, что вам известно, — попросил он шерифа. — Что произошло в день шестнадцатого сентября?

Шериф, глянув на обвинителя, мгновение колебался. Ему вообще свойственно было нервничать по всяким пустякам. Как-то само собой вышло, что он избрал профессию шерифа; хотя у него никогда не возникало такого желания, все же, к своему изумлению, он им стал. В темно-коричневой униформе, с черным шнурком и в начищенных ботинках он чувствовал себя явно не в своей тарелке, ему было неудобно, он как будто вырядился на маскарад. Он был худощавого телосложения и особого впечатления не производил; обычно он не расставался с жевательной резинкой «джуси фрут», хотя сейчас и не жевал — по большей части из уважения к американскому правосудию, которому всецело доверял, невзирая на отдельные недостатки этой системы. К пятидесяти он порядком облысел, а впалый, как будто от недоедания, живот теперь, похоже, совсем высох.