Психолог, или Ошибка доктора Левина - читать онлайн книгу. Автор: Борис Минаев cтр.№ 42

Но такой силой внушения обладал в отделении только сам Б. 3., а его частенько не было – отсутствовал по делам.

Однажды прогремел скандал – это было связано с Шамилем и с Курдюковым, в отделении появилась новенькая, довольно взрослая, симпатичная, лет семнадцати-восемнадцати, маленькая девушка с отстраненным, слегка болезненным лицом, нежная и загадочная. Ей здесь все было противно – и пища, и больные, она не заикалась, страдала чем-то другим, видно, не сильно выраженным, Курдюков и Шамиль тут же взяли ее в оборот, сколотили компанию, выехали в субботу за город, на шашлыки, там еще были две-три девчонки, и в понедельник новенькая вернулась в отделение еще более загадочная, в черном свитере с высоким воротом несмотря на жару, и вскоре нянечки обнаружили на ее шее страшные засосы, дело вскрылось, поднялся скандал, Б. 3. бушевал, злобствовал, орал, швырял в младший медперсонал карандаши, требовал, чтобы они сами объяснялись с родителями, девчонку отчислили из отделения за нарушение режима, так как уезжать из больницы в первые выходные было нельзя, Шамиль и так выписывался на третий день после этого (отметил выписку, видно, славно), а Курдюкова оставили, отмазали, он был всеобщий любимец, красавец-мужчина с добрыми голубыми глазами, пел на логопедических занятиях песню «Вот ты опять сегодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил», отбивая рукой такт, он страшно заикался, ужасно, и ждал сеанса.

Словом, отделение, которое создал Б. 3., со всеми его обитателями, с его пространством и географией, топографией и топонимикой, с его методиками и лекарственными препаратами, с его законами и правилами, перепахало Леву довольно быстро, за день, за два, буквально, и дальше понеслось со все возрастающей скоростью и лечение, и мучение, и все сразу одновременно – но все-таки поразительно, что он почувствовал это заранее, едва они с мамой вошли в ворота с красивой надписью («Городская детская психиатрическая больница № 6, посторонним вход строго воспрещен»), вошли в аллею (там были сплошные аллеи, Бунин да и только), и он увидел огромные бетонные корпуса с решетками на окнах, и лица странных мальчиков и девочек, выглядывающие из них (отделение со «свободным режимом» здесь было только одно, и стояло оно поодаль, за своим забором, в своем саду), но не успел испугаться, а понял, что его ведут мимо, мимо страшных корпусов, и почувствовал этот странный воздух, воздух для психов, которым тут было все пропитано – ах нет, нет…

Еще одну деталь он пропустил – ванна в приемном покое. Он пришел в приемный покой, сестра долго что-то там смотрела в документах, писала, а потом крикнула нянечке:

– Люба, помой его!

И его повели мыться. Мама сказала:

– Да он дома-то уже помылся как следует…

– Ничего, чище будет, – сказала добрая пожилая сестра и стала наливать огромную, невероятных для него размеров ванну, сама помогла раздеться (да ты не стесняйся, шепнула ему, тут все так моются, кажный день), и еще налила, кажется, из баночки какой-то, хлорки, или наоборот, успокаивающей травы, в общем, что-то налила, по правилам полагалось еще и постричься для дезинфекции, но мама, слава богу, дома заставила его сходить в парикмахерскую, он был практически лыс, и все ушли из этой большой, просторной, уютной комнаты с кафельными стенами, и вода была невероятно горячей, он сначала ойкал, как в детстве, а потом погрузился в полную нирвану, в полный покой (для этого и сажали в нее, вряд ли для дезинфекции), покой был такой, какого он давно не испытывал, он стал с интересом разглядывать свое тело, особенно отдельные его подробности, шевелить ими, подробности немедленно увеличились в размерах, теперь была проблема – как встать, как одеться, но нянечка долго не приходила, и он успокоился, хотя и так был невероятно, невероятно спокоен…

– Слушай, Марин! – вдруг сказал Лева, открыв глаза. – Ты меня слышишь?

– Ну что? Что такое? Что случилось? – сонно забормотала она. – На сегодня прием больных окончен.

– Слушай, ты это… ты не разрешай Мишке по часу сидеть в горячей ванне. Я же тебя просил. Помнишь?

– Доктор! – обиделась Марина и даже села. – Знаешь, это подло. Еще давай разбуди меня, прочитай мне нотацию, я сегодня, между прочим, и так четыре часа спала, меня Мишка в шесть растолкал…

– А что такое? – заинтересовался Лева.

– А вот ты сначала спроси, что такое, а потом нотации свои читай. Ну какое тебе дело, сколько часов он просидел в ванной? Ты же говоришь, ему нужны положительные эмоции, покой, чтобы никто его не дергал, чтобы он расслаблялся. Учишь его расслабляться, засыпать правильно, а сам… Да я к нему захожу постоянно, чего ты боишься?

– Да не то чтобы боюсь, – сказал Лева примирительно. – Просто, понимаешь, есть такая история, у детей с таким характером, что слишком хорошо – это тоже плохо. Нельзя бросаться из крайности в крайность. Ванна – это какая-то для него особая зона, ему там как медом намазано, вот сегодня я посмотрел, он не просто там играет, он воды горячей все время подпускает, чтобы пар шел, чтобы горячо было, кайф ловит, глаза закрывает, это взрослому клево, если сердце здоровое, а такому ребенку не надо бы… Или хоть ты смотри внимательно, не бегай к своему сериалу. «Разбитые сердца-2», понимаешь. Ты поговори с врачами из «скорой», сколько раз они детей из ванн вылавливали из-за этих сериалов. А?

– Знаешь что, доктор, – в сердцах сказала Марина. – Ты ко мне больше не приезжай ночевать. Не надо мне этого добра. Нужно заниматься с Мишкой – занимайся у себя, я тебе его лучше привезу на машине, увезу на машине, как нормальная мать ребенка. Пошел ты на хуй со своими идеями. Мне тошно от них. Ничего он такого в ванной не делает. Руки, когда засыпает, держит над одеялом. Понял?

– Ну чего ты заводишься, а? – сказал Лева, встал и закурил. – Ну я не понимаю, когда ты ко мне приезжаешь, ты прямо ангел. И говоришь все так красиво, и умна не по годам. – (Вот это ты зря сделал, Левин, со страхом произнес он про себя.) – … Приедешь к тебе домой, вроде сначала тоже все нормально, как до Мишки дело доходит – начинаются разборки. Причем тут мастурбация? Разве я о ней говорю? Мне кажется, – сделал он издевательское ударение на этом мягком слове, хотя говорил совсем не мягко, – что у него проблемы не только с речью, вернее, что они связаны, эти его речевые проблемы, с чем-то еще… Я пытаюсь понять, что и как, я тебе советую какие-то вещи, причем очень редко, очень и очень редко! Кончай меня травить с Мишкой. Мишка, если хочешь знать, это не просто мой клиент. Это мой друг. Очень верный и хороший друг. И я за него волнуюсь.

– Здорово у тебя получается, – немного помолчав, сказала Марина. – Сначала, значит, все хорошо. А потом начинаются разборки. После чего же, интересно, они начинаются? После того, как тебе больше от меня ничего не надо? А? Ты, значит, за Мишку волнуешься, а я, мочалка старая, его на сериалы променять готова? Лева, ты себя слышишь? Ты слышишь, как ты со мной разговариваешь, идиот поганый?

И она немедленно разрыдалась. И не просто разрыдалась, а не подпустила к себе Леву, и бросила в него всем, чем могла бросить, и сильно ударила его по рукам, а когда он подсунул голову, и по голове тоже, и рыдала долго, забившись в ванную, и не разговаривала с ним до самого утра, выставила его в маленькую комнату, кинула подушку и одеяло, и только под утро, когда он, не в силах заснуть от стыда, все-таки приполз, позволила лечь рядом, и постепенно перебралась ближе, и засопела в ухо, и просунула руку ему между ног, тоже как бы не приходя в сознание, а утром сказала, во время завтрака: