– Триана, – только и смог он
потрясенно вымолвить.
– Для начала я разобью ее.
Клянусь, – повторила я.
Я сжала скрипку еще крепче и размахнулась,
нацелив в него, так что он, пошатываясь, отступил с болью и страхом.
– Нет, ты не сможешь, – взмолился
он. – Триана, прошу тебя, прошу, верни мне скрипку. Не знаю, как ты ею
завладела. Не знаю, в чем тут справедливость, что за ирония судьбы. Ты провела
меня. Ты украла у меня скрипку. Триана! Господи, надо же, чтобы это была именно
ты.
– Что ты хочешь этим сказать, дорогой?
– Что ты… ты обладаешь редким даром
слышать мелодии и темы…
– Но ведь ты создавал эти мелодии и темы,
а заодно и воспоминания. Какая высокая плата за твой концерт.
Он беспомощно покачал головой в знак
несогласия.
– В этих мелодиях, что я играл для тебя,
была свежесть, была жизнь. Стоя под твоим окном, я поднял взгляд и увидел твое
лицо и почувствовал то, что ты называешь любовью, хотя я уже не помню этого
чувства…
– Думаешь, такая тактика смягчит мое
сердце? Я ведь сказала, у меня есть оправдание. Ты не будешь больше никого
преследовать. Я завладела твоей скрипкой, все равно что твоим членом. Правила
игры, быть может, мы никогда не узнаем, но скрипка в моих руках, а ты не
настолько силен, чтобы снова завладеть ею.
Я повернулась. Под ногами действительно
твердая мостовая. В лицо действительно дует холодный ветер.
Я побежала. Неужели это шум трамвая?
В туфлях с тонкими подошвами я чувствовала
каждый булыжник. Холод пробирал до костей, беспощадный, пронзительный. Я ничего
не видела, кроме белесого неба и омертвелых голых деревьев, дома походили на
огромных полупрозрачных призраков.
Я все бежала и бежала. У меня уже заболели
ноги, пальцы онемели. От холода из глаз лились бесполезные слезы. Болела грудь.
Беги, беги, прочь из этого сна, из этого видения, обрети себя, Триана.
Я вновь услышала шум трамвая, увидела огни.
Остановилась, сердце громко стучало.
Руки так замерзли, что я почувствовала боль.
Переложив скрипку со смычком в левую руку, я сунула пальцы правой в рот, чтобы
согреть их. Потрескавшиеся губы были холодные. Господи! Какой адский холод. Моя
одежда совершенно не защищала от ветра.
На мне по-прежнему был тот простой легкий
наряд, в котором я была, когда он меня украл. Бархатный жилет, шелк.
– Просыпайся! – прокричала я. –
Найди свое место. Возвращайся к себе! – вопила я во все горло. –
Прерви этот сон. Покончи с ним.
Сколько раз я проделывала это, возвращалась из
фантазий, грез или ночных кошмаров и оказывалась в своей кровати о четырех
столбиках, оказывалась в восьмиугольной комнате, за окнами которой шумели
машины, мчавшиеся по авеню? Если это сумасшествие, то я с ним не смирюсь! Я предпочту
жить в муке, чем так! Но все вокруг было слишком реально!
Возвышались современные здания. Из-за угла
вывернул трамвай в два вагона, обтекаемой формы, современного вида, а прямо
перед собой я увидела яркое пятно – не что иное, как газетный киоск, открывшийся,
несмотря на зиму, его переносные стены уже были увешаны разноцветными
журналами.
Я метнулась к киоску. Нога попала в трамвайный
рельс. Я знала это место. Я упала и спасла скрипку только потому, что успела
повернуться на бок, ударившись локтем о камни.
С трудом поднялась.
Вывеску, светившуюся над головой, я уже видела
раньше: «Отель „Империал“».
Это была Вена моего времени, это была
теперешняя Вена. Не может быть, чтобы я оказалась здесь, невозможно. Не может
быть, чтобы я очнулась в другом месте.
Я затопала ногами, закружилась на месте.
Просыпайся!
Но ничего не изменилось. На этот раз в
рассветный час Рингштрассе просыпалась к жизни, Стефан куда-то исчез, а по
тротуару шли обычные горожане. Из огромного роскошного отеля появился швейцар.
Здесь всегда останавливались и останавливаются знаменитости – короли и
королевы, Вагнер и Гитлер, будь они оба прокляты, и Бог знает кто еще жил в
этих королевских апартаментах, которые я когда-то видела мельком. Господи, я
снова здесь. Ты меня оставил здесь.
Какой-то человек заговорил со мной по-немецки.
Оказалось, что, падая, я задела киоск и сбила
набок одну стену из журналов. Мы все потерпели крах, эти журнальные лица и
неуклюжая женщина в глупом летнем наряде со скрипкой и смычком.
Меня подхватили уверенные руки.
– Прошу вас, простите, – пролепетала
я по-немецки, потом по-английски. – Мне очень жаль, очень-очень жаль, я не
хотела… Прошу вас.
Мои руки. Я не могла ими шевельнуть. Мои руки
заледенели.
– Так вот какую игру ты затеял? –
выкрикнула я, не обращая внимания на собравшихся вокруг людей. – Хочешь
отморозить их вконец, сделать со мной то же, что твой отец сотворил с тобой?
Так вот, у тебя ничего не получится!
Мне хотелось ударить Стефана. Но все, что я
видела вокруг, – обычные равнодушные люди, а потому абсолютно реальные.
Я подняла скрипку. Я подняла скрипку к
подбородку и начала играть. Еще раз решила узнать, примет ли реальный мир мою
душу. Я услышала музыку, выражавшую как нельзя лучше мои самые потаенные
безобидные желания, я услышала, как она рвется к небесам с любовью и верой.
Реальный мир был как в тумане, впрочем, ему и полагалось таким быть – газетный
киоск, кучка людей, остановившийся небольшой автомобиль.
Я продолжала играть, мне было все равно. Руки
согрелись от игры. Бедный Стефан, бедный Стефан. Я выдыхала пар на холоде. Я
играла и играла. Мудрое горе не ищет мести у самой жизни.
Внезапно пальцы одеревенели. Я действительно
замерзла, очень сильно замерзла.
– Входите, мадам, – произнес человек
рядом со мной. Подошли и другие. Молодая женщина с зачесанными назад
волосами. – Входите, входите же, – твердили они.
– Но куда? Где мы находимся? Я хочу
оказаться в своей постели, в своем доме, я бы проснулась, если бы только знала,
как вернуться в свою постель и в свой дом.
Тошнота. Все вдруг потемнело, я уже не
чувствовала тела от холода, проваливаясь в небытие.
– Скрипка, прошу вас, скрипка…
Я не чувствовала своих рук, зато видела
скрипку, видела этот бесценный кусочек дерева. А еще я видела перед собой огни,
танцующие огни, как бывает, когда идет дождь, только вот дождя никакого сейчас
не было.
– Да-да, дорогая. Позвольте, мы поможем
вам. Держите свою скрипку, а мы будем поддерживать вас. Теперь вы в
безопасности.