– Ты не можешь уехать, сын мой, –
сказал отец, – и разъезжать по миру с этим вульгарным человеком Не можешь.
И скрипку ты не получишь. У меня сердце разрывается от того, что приходится
говорить тебе это. Но ты замечтался, не пройдет и года, как ты будешь молить о
прощении.
Стефан едва мог унять дрожь в голосе, глядя на
инструмент.
– Отец, пусть мы и спорим, но скрипка все
равно принадлежит мне, это я вынес ее из горящей комнаты, я…
– Сын, скрипка продана, как все
инструменты Страдивари, а вместе с ними фортепьяно и клавесин, на котором играл
Моцарт, – все продано, уверяю тебя.
Стефан был потрясен, я почувствовала это,
глядя на него. Призрак в неприметной тьме рядом со мной был слишком опечален,
чтобы насмехаться, он только теснее прижался ко мне и дрожал, словно не мог
вынести происходящее – это клубящееся облако, которое ему никак не удавалось
затолкать обратно в свой магический котел.
– Нет… как это, продано… только не
скрипки, только не… та скрипка, которую я… – Он побелел и скривил рот,
прямые темные брови грозно сошлись на переносице. – Я тебе не верю. Зачем,
зачем ты мне лжешь!
– Прикуси язык, мой любимый сын, –
произнес высокий седовласый человек, опираясь рукой о спинку стула. – Я
продал то, что должен был продать, чтобы поскорее убраться отсюда и вернуться в
наш дом в Петербург. Драгоценности твоей сестры, украшения твоей матери,
живопись, Бог знает что еще, лишь бы хоть что-то спасти для всех вас и
впоследствии вернуть то, что у нас было. Четыре дня тому назад я продал торговцу
Шлизенгеру скрипки. Он заберет их, когда мы уедем. Он проявил любезность и
согласился…
– Нет! – закричал Стефан, сжав
ладонями виски. – Нет! – проревел он. – Только не мою скрипку.
Ты не можешь продать мою скрипку, ты не можешь продать Большого Страда!
Он повернулся и безумным взглядом окинул
длинные разрисованные шкафы с инструментами, лежащими на шелковых подушечках;
виолончели стояли прислоненными к стульям, живописные полотна собраны у стены,
словно приготовленные к переезду.
– А я говорю тебе, что сделка
состоялась! – прокричал отец и, повернувшись, нащупал свою серебряную
трость, которую поднял правой рукой сначала за набалдашник, а потом перехватил
посередине.
Стефан отыскал глазами свою скрипку, кинулся к
ней. Я видела это и тогда же подумала: да, забери ее, спаси от этой
несправедливости, этой глупой иронии судьбы, скрипка твоя, твоя… Стефан, возьми
ее!
И ты сейчас возьми скрипку. В абсолютной тьме
он поцеловал меня в щеку и был слишком сломлен, чтобы возражать. Смотри, что
произойдет.
– Даже не вздумай ее тронуть, –
сказал отец, наступая на сына. – Предупреждаю! – Он взмахнул тростью,
занеся ее над головой как дубинку.
– Ты не осмелишься разбить скрипку,
только не Страдивари! – воскликнул Стефан.
Отец вспыхнул яростью от этих слов. Видимо,
старого князя возмутило само предположение о возможности такого святотатства.
– Ты моя гордость, – сказал он,
опустив голову и делая один твердый шаг за другим, – материнский любимец,
ученик Бетховена, ты думаешь, я разобью подобный инструмент! Только тронь его,
и увидишь, что я сделаю!
Стефан потянулся к скрипке, но тут на его
плечи обрушилась трость. Он пошатнулся от удара, согнулся чуть ли не пополам и
отступил. И снова последовал удар серебряной трости, на этот раз он пришелся на
висок, и из уха хлынула кровь.
– Отец! – вскричал Стефан.
Я пришла в неистовство в нашем невидимом
убежище, мне захотелось ударить отца, заставить его остановиться, будь он
проклят, не смейте бить Стефана, не смейте, не смейте.
– Скрипка не наша, я тебе сказал, –
кричал отец. – Зато ты мой, мой сын, Стефан!
Стефан закрылся рукой, но в воздухе
просвистела трость.
Я, должно быть, закричала, но, конечно, мой
крик не смог ничему помешать. Трость с такой силой ударила по левой руке
Стефана, что он задохнулся и прижал руку к груди, закрыв глаза.
Он не увидел, как трость нацелилась на его
правую руку, которой он прикрыл раненую левую. Удар пришелся по пальцам.
– Нет, нет, только не руки, отец! –
закричал он.
В доме поднялась суматоха. Послышался топот,
крики.
– Стефан! – закричал женский голос.
– Ты ослушался меня, – сказал
старик. – У тебя хватило наглости. – Левой рукой он хватил сына за
лацкан камзола, а сын, потрясенный болью, лишь морщился, не в силах себя
защитить, тогда старик толкнул сына вперед, и тот упал на комод, опершись об
него руками, трость снова ударила Стефана по пальцам.
Я закрыла глаза. Открой их, смотри, что он
делает. Одни инструменты изготовлены из дерева, а есть и те, что из плоти и
крови. Смотри, что он делает со мной.
– Отец, перестань! – кричала молодая
женщина.
Я увидела ее со спины, стройное робкое
существо с лебединой шеей и оголенными руками в платье стиля ампир из золотого
шелка.
Стефан отступил назад. Он поборол ослепление и
боль. Отступил чуть дальше и уставился на раздробленные кровоточащие пальцы.
А его отец тем временем вновь занес над
головой трость, готовясь к удару.
Но теперь уже Стефан переменился в лице;
в нем не осталось ни капли сочувствия, которое сменилось маской ярости и
мести.
– Что ты со мной сделал! – закричал
он, размахивая окровавленными бесполезными руками. – Что ты сделал с моими
руками!
Отец, как оглушенный, попятился, но лицо его
по-прежнему выражало жестокость и упрямство. В дверях комнаты столпились немые
зрители – братья, сестры, слуги – не знаю кто.
Вперед попыталась выйти молодая женщина, но
старик приказал:
– Назад, Вера!
Стефан набросился на отца и пнул его коленом,
так как руки бездействовали, старик отлетел к раскаленной эмалевой печи, тогда
Стефан носком сапога ударил отца в пах, старик выронил трость, упал на колени и
попытался укрыться от ударов.
Вера пронзительно закричала.
– Что ты со мной сделал, –
приговаривал Стефан, – что ты со мной сделал, что ты со мной
сделал. – Кровь заливала его руки.
Следующий пинок пришелся старику в челюсть, и
он обмяк на ковре. И снова Стефан пнул его, на этот раз удар пришелся по
голове, а потом еще один.