Плач к Небесам - читать онлайн книгу. Автор: Энн Райс cтр.№ 93

Между тем Гвидо напряженно работал, создавая пасхальное пастиччо [34] , которое капельмейстер с радостью ему доверил после успеха рождественской кантаты. Это пастиччо было целой оперой, в которой большая часть сцен представляла собой переделки старых, всем известных произведений. Так, в первой части должна была быть использована музыка Скарлатти, на отрывок из либретто Зено, во второй — что-то из Вивальди, и так далее. Но Гвидо была предоставлена возможность написать последний акт самому.

Он создал партии и для Тонио, и для Паоло, чье высокое, сладкозвучное сопрано всех изумляло, и для еще одного многообещающего студента, Гаэтано, которого недавно прислали в учение к Гвидо в знак признания его рождественского сочинения.

Маэстро пребывал в эйфории. И Тонио вскоре понял, что, хотя он был в состоянии купить все время Гвидо для собственных частных уроков, учитель жаждал признания от маэстро Кавалла и для своих учеников, и для своих сочинений; Гвидо работал над осуществлением собственных заветных мечтаний.

В тот день, когда Кавалла принял оперу, Гвидо был так счастлив, что даже подбросил в воздух листы партитуры.

Тонио опустился на колени, чтобы подобрать их, и взял с Гвидо обещание свозить его и Паоло на пару дней на близлежащий остров Капри.

* * *

Узнав о предстоящей поездке, Паоло просто засветился от счастья. Курносый, круглолицый, с копной непокорных каштановых волос, он был преданным и нежным, и его нельзя было не любить. Поздно ночью в гостинице Тонио удалось разговорить его, и он опечалился, узнав, что мальчик совсем не помнит своих родителей, в памяти его запечатлелись лишь цепь приютов и старый хормейстер, который обещал, что операция не будет болезненной, хотя на самом деле она такой была.

* * *

Но только когда подошла Страстная неделя, Тонио понял, что означает победа Гвидо. Теперь ему предстояло появиться на сцене не в хоре, а в качестве солиста.

Чем это было хуже выступлений в капелле или шествий сквозь толпы обычных людей, по дороге в церковь?

И все же это ужасно пугало его. Тонио представил себе, как соберется публика и как он выйдет вперед, на ярко освещенное пространство, и почувствовал почти физическую боль: всплыло прежнее старое ощущение наготы, незащищенности и... чего-то еще? Того, что он принадлежит другим? Является тем, кто обязан ублажать, а не тем, кого ублажают?

Но ведь он так этого хотел! Он мечтал, чтобы все это довелось испытать и ему — грим, яркие огни рампы, возбуждение, — и он вспомнил, что, услышав в свое время, как поет Доменико, подумал тогда: «Настанет день, и я сделаю это лучше!»

* * *

Но когда Тонио открыл наконец партитуру Гвидо, то обнаружил, что ему предстоит исполнять женскую роль. Он оцепенел.

Лишь через некоторое время он нашел в себе силы пойти с партитурой в пустой зал маленького театра, чтобы позаниматься.

Слабые лучи солнца скупо освещали зал; зияли темные пустые ложи, и сама сцена без занавеса и кулис была совершенно оголена, так что просматривались и мебель, и подпорки.

Сидя за клавишами и глядя на ноты, Тонио остро почувствовал, что его предали.

И в то же время он мог ясно представить себе, какое изумление отобразится на лице Гвидо, когда он скажет ему об этом. Учитель поступил так с ним отнюдь не намеренно, просто предоставляя таким образом возможность тренировки, которая была необходима.

Тонио заставил себя сыграть вступление и запеть в полный голос. Он услышал, как первые звуки заполнили маленький театр. Весь будущий спектакль возник в его сознании. Он представлял себе толпу, слышал оркестр, он видел светловолосую девушку в первом ряду.

А посреди всего этого ужасного великолепия был он — мужчина в женском платье. «Нет, нет, не мужчина, ты забываешься». Он улыбнулся. Теперь, по прошествии времени, Доменико казался ему возвышенно невинным и необычайно сильным.

И Тонио почувствовал, как пересыхает у него в горле.

Он знал, что должен сделать это. Должен принять это так, как есть. Он прошел урок горы, а внутри сложенных лепестков этого нового ужаса лежало семя большей силы. О, как бы он хотел снова взобраться на гору! Как бы хотел понять, почему в первый раз это помогло ему, так изменило его.

Не раздумывая, он встал и закрыл крышку клавесина.

Потом, найдя в спальне Гвидо перо, написал учителю послание на первой странице партитуры:

«Я не могу играть женские роли и не смогу никогда, и если ты не перепишешь эту партию для меня, я вообще не буду выступать».

Когда пришел Гвидо, они бы, конечно, поспорили об этом, если бы только Тонио мог говорить. Впрочем, он прекрасно понимал, что все дискуссии ни к чему не приведут. Он знал все доводы учителя. Кастраты повсюду играют женские роли. Значит, он считает, что сможет выжить в этом мире, выступая лишь в образах мужчин? Понимает ли, чем жертвует? Неужели он думает, что всегда будет иметь возможность выбора?

Так что Тонио просто поднял глаза и тихо сказал:

— Гвидо, я не буду это делать.

И Гвидо вышел из комнаты. Он пошел просить у маэстро Кавалла разрешения переписать, полностью переделать последний акт.

* * *

Его не было, кажется, целый час.

И все это время Тонио чувствовал в горле необычную тяжесть и сухость. Ему казалось, что он вообще не может петь. Смутные воспоминания о горе и о ночи, проведенной на ней, не приносили успокоения, и его терзал страх. Он боялся, что, если смирится со своей нынешней жизнью, это полностью уничтожит его. Быть простым и жалким существом — таким, каким только и может быть кастрат, — означает для него смерть. Он всегда будет раздвоен. Боль будет присутствовать всегда. Боль и наслаждение будут смешиваться и так или иначе влиять на него, формировать его, но никогда одна не вытеснит другое, и наоборот. Умиротворения никогда не наступит.

* * *

Он не был готов к тому, что Гвидо вернется в таком удрученном состоянии. Маэстро уселся за письменный стол и долго молчал. Потом с трудом проговорил:

— Он дал хорошую роль Бенедетто, своему ученику. Говорит, что ты можешь спеть арию, которую я написал для Паоло. Там, в конце.

Тонио хотел сказать, что ему жаль и что он понимает, как огорчил Гвидо.

— Это твоя музыка, Гвидо, — пробормотал он, — и все ее услышат...

— Но я хотел, чтобы они услышали, как ты это поешь! Ты мой ученик, и я хотел, чтобы они услышали тебя!