– Ладно, тогда поищем вместе, – с тихим смешком
откликнулся Майкл.
Через расположенную в дальнем конце столовой дверь они
попали в буфетную с небольшой раковиной и высокими застекленными шкафами,
забитыми фарфором. Майкл внимательно осмотрелся и даже пощупал стены, как будто
измеряя их толщину.
– Туда, – сказал он, направляясь к двери,
противоположной той, в которую они вошли. Роуан последовала за ним.
Майкл нажал на почерневшую от времени кнопку в стене, и под
потолком тускло вспыхнула покрытая слоем пыли лампочка. В неярком свете они
увидели длинное, расположенное на двух уровнях помещение. Верхняя его часть
представляла собой стерильно чистую кухню, а нижняя, с камином, служила, судя
по всему, небольшой столовой, где обитатели особняка могли позавтракать.
Одну из стен почти полностью занимал ряд застекленных
дверей, выходивших в заросший зеленью внутренний двор. С улицы доносилось
громкое и отчетливое кваканье лягушек Северный угол двора полностью загораживало
от взгляда огромное дерево, черные очертания которого проступали даже на фоне
темноты.
В целом все здесь выглядело очень элегантно, удивительно
старомодно и в то же время эффектно.
В противоположную стену был встроен большой холодильник. Его
массивная дверь по своим размерам не уступала дверям в морозильные складские
камеры крупных ресторанов.
– Только не говори мне, что и там лежит чье-нибудь
мертвое тело, – усталым голосом попросила Роуан. – Я не желаю об этом
знать.
– Нет-нет, не беспокойся, только продукты, –
улыбнулся Майкл. – И холодная вода. – Он извлек на свет чистую
бутылку с прозрачной жидкостью. – Позволь тебе напомнить, что ты на юге. А
его обитатели всегда держат в холодильниках бутылочку-другую.
Заглянув в угловой шкафчик над раковиной, он достал оттуда
два стакана и поставил их на безукоризненно чистый кухонный стол.
Роуан с наслаждением пила ледяную воду. И вновь ей
вспомнилась старуха. Да, это был ее дом, это был ее стакан… Тот, из которого
она пила… Охваченная внезапным отвращением, Роуан поставила стакан в стальную
раковину.
Да, действительно, все здесь как в ресторане. Кто-то еще
давным-давно обставил и оборудовал эти помещения в соответствии с модой тех
лет, убрав из них все предметы Викторианской эпохи, столь популярные сейчас у
жителей Сан-Франциско.
– Что будем делать, Майкл? – спросила она.
Майкл долго смотрел на зажатый в руке стакан, потом перевел
взгляд на Роуан, и в его глазах было столько нежности, любви и заботы, что у
нее защемило сердце.
– Любить друг друга, Роуан, – наконец ответил
он. – Любить друг друга. Как бы там ни было, что бы ни означало мое
видение, я уверен, что наша любовь не входила в чьи-либо планы и не была
предопределена какими-то сверхъестественными силами.
Она подошла к нему вплотную и обняла за грудь, чувствуя, как
его пальцы скользнули по ее спине вверх, погладили шею и запутались в волосах
на затылке. Прижав Роуан к себе, он уткнулся лицом ей в шею, потом нежно
поцеловал.
– Люби меня, Роуан, люби меня и верь мне.
А разве она могла не поверить человеку, чей голос был
исполнен такой искренности и такой боли?
Майкл чуть отстранился и, казалось, о чем-то задумался,
потом взял Роуан за руку и повел к одной из стеклянных дверей. Они постояли
немного, вглядываясь в темноту.
– Мы можем выйти туда? – спросил Майкл, открывая
незапертую створку. Похоже, запоры на этих дверях вообще отсутствовали.
– Конечно. Почему ты об этом спрашиваешь?
Он смотрел на нее так, словно хотел поцеловать, но не
решался. Тогда Роуан сама поцеловала его, чувствуя, как от одного только вкуса
его губ к ней вновь возвращаются все прежние ощущения. Прижавшись к Майклу всем
телом, она застыла так на несколько мгновений, а потом первой шагнула за порог.
Они очутились на небольшой террасе, гораздо меньших
размеров, чем та, где умерла старуха, и, пройдя по ней, открыли маленькую,
затянутую сеткой и снабженную пружиной дверцу, которая тут же захлопнулась за
их спинами. По деревянным ступеням они спустились в вымощенный плитами двор.
– Неплохо отремонтировано, – заметил Майкл.
– А сам дом? – спросила Роуан. – Как думаешь,
его еще можно спасти или уже слишком поздно что-либо исправить?
– Вот этот особняк? – переспросил Майкл, с улыбкой
посмотрев на нее и затем окидывая сияющим взглядом стену дома с узким балконом
наверху. – Солнышко, он в порядке, в полном порядке. Он еще нас с тобой
переживет. В жизни не приходилось бывать в таких домах – ни здесь, ни в
Сан-Франциско. Мы вернемся сюда завтра, и я покажу его тебе при солнечном
свете. Ты увидишь, какие толстые и прочные у него стены, какие мощные стропила…
Если, конечно, захочешь, – добавил он, запнувшись и чувствуя неловкость за
столь бурное проявление восторга рядом с печальной Роуан, погруженной в мрачные
размышления о недавней смерти старой хозяйки этого прекрасного особняка.
А Роуан думала в тот момент и о Дейрдре. Сколько еще
вопросов, связанных с Дейрдре, по-прежнему остаются без ответа! Да, Майкл
рассказал ей о многом, но как много еще неясного, темного, мрачного… Нет, лучше
уж смотреть на него, видеть восторг в его глазах, когда он вот так внимательно
рассматривает стены и двери особняка, подоконники и ступени…
– Тебе он нравится, да? – спросила она.
– Я влюбился в этот дом, когда был еще ребенком. Он
привел меня в восхищение два дня назад, когда я сюда вернулся. Я люблю его и
сейчас, несмотря на то что знаю, какие события здесь происходили, несмотря даже
на смерть того парня в мансарде. Я люблю этот дом, потому что он твой. И
потому… И потому, что он действительно прекрасен – прекрасен вопреки всему, что
творилось за его стенами, вопреки всему, что творили с ним самим. Он был
великолепен, когда его построили, и будет не менее великолепным через сто лет.
Майкл снова обнял Роуан, и она в ответ прижалась к его
груди, ощущая тепло его тела и чувствуя себя рядом с ним в безопасности. Он
коснулся поцелуем ее волос, пальцы в перчатках легко погладили щеку. Роуан
хотелось сдернуть с них эти перчатки, но она не решилась.
– Забавно, – усмехнулся Майкл. – За годы,
прожитые в Калифорнии, мне приходилось работать во многих домах, но ни один из
них не заставлял меня чувствовать себя ничтожным смертным. А рядом с этим
особняком я испытываю именно это чувство. И знаешь почему? Потому что он
действительно простоит века после моей смерти.