Страшные истории. Городские и деревенские - читать онлайн книгу. Автор: Марьяна Романова cтр.№ 54

К концу декабря я была похожа на запертую плотиной реку. Мне было жизненно необходимо вырваться, перестать клокотать и пениться белыми барашками волн и принять в объятия окрестные луга и долины. И тогда я рассказала обо всем подруге. Нарочно вызвала ее в гости, напоила горячим шоколадом и рассказала все по порядку. Та слушала молча, и ее резюме, поступившее после короткого осмысления, было неожиданным.

— А хочешь я дам тебе телефон одной бабки? — спросила она.

Я не сразу поняла, что подруга имеет в виду:

— Эта бабка — психолог? Или киллер?

— Просто бабка. Живет в деревне, в ста километрах от Москвы. К ней обычно запись за три месяца вперед, потому что бабка реально мощная. Но я хожу к ней уже пять лет, и, если попрошу, она тебя примет. Только это недешево.

— И что она сделает? Погадает на кофейной гуще?

— Что хочешь, — пожала плечами подруга, как будто мы говорили о чем-то совсем привычном и будничном. — Может, сделать «отсушку». Ты его забудешь. Он станет неприятным для тебя.

— Это вряд ли возможно.

— Ну или приворожит.

— Глупо.

— А ты попробуй. Что ты теряешь? Кроме денег, конечно. И времени на дорогу.

Той зимой мне исполнилось двадцать пять лет. Это была первая несчастливая любовь в моей жизни. Воспитанная атеистами советского розлива, я, разумеется, не верила в безусловное могущество какой-то неведомой бабки. Но, во-первых, нервы мои были расшатаны, во-вторых, многомесячная апатия, в болото которой погрузила меня вся эта история, требовала хоть какого-то деяния. В-третьих, деньги у меня были. В-четвертых, мы с подругой выпили вина. И я решилась.

— Ладно. Давай свою бабку. Я на девяносто девять с половиной процентов уверена, что это чушь. Но если не поеду, оставшаяся половина процента меня доест.

Подруга тотчас же набрала какой-то номер, а когда ей ответили, удалилась в ванную и недолго с кем-то разговаривала. А вернувшись, радостно сообщила, что бабка готова принять меня завтра же, денег с собою надо взять столько-то, адрес — вот.

— Только ни в коем случае не опаздывай, а то она может отказаться с тобой работать. Строптивая бабка, избалованная.

На следующий день я проснулась в половине шестого и, чувствуя себя дремучей идиоткой, потащилась на вокзал.

В электричке было холодно и душно. Я пыталась читать журнал, но ко мне все время привязывался какой-то пропойца моих лет, в грязных джинсах и с гитарой за спиной. Он почему-то считал, что мы должны выйти на ближайшем полустанке, купить пару бутылок водки, найти живописную лавочку и хором петь под гитару, а потом он на мне женится и у нас будут дети. К концу путешествия я готова была его убить.

Нужную деревню я нашла довольно быстро. От станции пришлось идти больше получаса, но подруга нарисовала подробный план.

Это была обычная деревенька — почерневшие от старости домики в два ряда, деревья в изморози, из труб к низкому серому небу поднимался парок.

Когда я шла между домов, разыскивая нужный, мне встретилась женщина средних лет, в повязанном крест-накрест платке. У нее было обветренное лицо, иней на бровях и сочные яркие губы. Хмуро на меня уставившись, она спросила:

— Ты… к этой, что ли? К Прасковье Петровне?

— А как вы догадались?

— Да вас тут сотни, — поджала губы женщина. — Я бы на твоем месте поехала восвояси. Пока цела.

— А то что?

— Сгубит, — приблизив ко мне рыхлое лицо, прошептала она.

Я сделала шаг назад. От женщины пахло лежалым ватником и кислой капустой. Глаза у нее были водянистые и пустые.

Дом Прасковьи Петровны с улицы выглядел заброшенным — невозможно было поверить, что на самом деле каждый день сюда приезжают десятки людей, чтобы оставить старушке немаленькие деньги в обмен на ее странное искусство. Отворив калитку, я прошла по узенькой тропинке между сугробами, поднялась на крыльцо и осторожно постучала.

На соседнем дворе завыла собака — монотонно, горько. Когда я была маленькая, родители на все лето отправляли меня к бабушке в деревню, и там все считали, что собаки воют к мертвецу. Первыми чуют смерть и начинают оплакивать того, кто еще дышит, но уже ходит в тени ее черных крыльев.

Дверь бесшумно распахнулась, и я увидела ту, ради которой и проделала этот длинный путь. Прасковья Петровна оказалась крошечной неулыбчивой старушкой, с поредевшими белыми волосами, частично обнажающими розовый, в пигментных пятнах, череп. У нее были очень светлые, почти белые, глаза, без зрачков. Слепая.

Когда я по ее приглашению ступила внутрь, Прасковья Петровна вскинула голову и повела носом, как животное. И с одной стороны, я понимала, что слепые вынуждены доверять другим органам чувств, а с другой — было неприятно смотреть, как она ко мне принюхивается.

Старушка пригласила меня в «залу». Дом ее был чистый и простой. Дощатые пол и стены, как принято в деревнях, цветы на подоконниках, недавно побеленная печь. Под ноги мне бросился кот, крупный и полосатый, хвост трубой — я хотела его погладить, но старушка отпихнула кота ногой.

— Садись за стол, — скомандовала она. — Привораживать пришла?

— Не знаю, — честно ответила я. — Может, и так. Плохо мне. Сердце болит. Подруга сказала — вы и «отсушку» можете, и приворот.

— Я и убить могу, — криво улыбнулась бабка.

Годы съели ее губы, и рот стал похожим на темную расщелину.

— Так вы мне… поможете?

— А то. Деньги вперед. И не думай, что если я слепая, то меня можно обманывать.

— И не собиралась. — Я передала ей заранее приготовленный конверт, в который бабка сунула нос, словно по запаху купюр можно было определить их «калибр».

— Значит, приворот, — видимо оставшись довольной, она небрежно сунула конверт в карман, — как и всем. Одна беда с вами, эгоистами, наслушаетесь сказок, а любить не умеете, только мучаете друг друга почем зря, а мне расхлебывать, и расплачиваться. Ты хоть знаешь, что за такие вещи платить придется?

— Так я же…

— Да не деньги я в виду имею, — брезгливо поморщилась Прасковья Петровна. — На всякий случай предупреждаю тебя, дуру, что на моем горбу в рай не въедешь. Я тебе оплачивать дорогу не собираюсь, сама заплатишь.

Поерзав на стуле, я покосилась на дверь. В тот момент мне показалось, что бабка — сумасшедшая. Мне было и не по себе, и немного страшно, и любопытно, что будет дальше. И кажется, впервые за эти месяцы сердце перестало саднить.

— Фотографию принесла? Вот тебе спирт, протри руку. — Она поставила на стол темную склянку и сунула мне в руки пакет с ватными дисками.

— А… Зачем руку?

Прасковья Петровна приблизила ко мне лицо. Мне было неприятно смотреть в ее страшные белые невидящие глаза, но я не посмела отвернуться — в старухе было что-то от дикого зверя, который кожей чувствует все, что происходит вокруг. И запах ее дыхания не был «человеческим», нутряным — я чувствовала пепел и горечь незнакомых трав.