Путанабус. Наперегонки со смертью - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Старицкий cтр.№ 22

— Не поняла? — переспросила доктор.

Видимо, свою фразу я в волнении сказал по-русски. Пришлось перевести, хотя перевод вышел довольно-таки корявым. Даже расширить формулировки нужно было раз так в восемь. Нет в английском языке емкости и образности русских определений.

— Не могли бы вы рассказать нам об этом подробней? — внимательно спросила доктор Балестерос.

— Легко.

— Лусиано, садитесь и берите блокнот, — приказала доктор, сама подтаскивая стул к моей кровати.

— Итак, доктор Волынски, расскажите нам поподробнее об этих своих галлюцинациях, — попросила доктор, закидывая ногу на ногу.

— Зовите меня просто Жора. А то наш диалог напоминает голливудский фильм «Шпионы, как мы».

— Спасибо. А меня тогда зовите просто Мария, — засмеялась доктор.

— Заметано, — улыбнулся я. — Как говорит моя жена Роза: «Из всех искусств для нас важнейшим является мексиканское кино».

— Все же нам лучше не терять времени и обсудить ваши галлюцинации, — вернул всех в рабочее состояние магистр Купер. — Они возникают у вас сразу после инъекции?

— Нет. Сразу после инъекции, если рассматривать в ее качестве легкое покалывание шеи…

Магистр Купер подтверждающе кивнул своим красивым лицом.

— Так вот. Сразу после укола наступала тьма. Я бы даже сказал абсолютная тьма. Вот только скорость погружения в нее была разной. А сама тьма всегда была одинаковой. Это то, что я успевал сознанием зацепить. А видения… Я бы не сказал, что они — галлюцинация. Это была реальность, «данная нам в ощущениях». Причем в ощущениях любого рода. И эти ощущения были четче и насыщенней нашей с вами реальности. Примерно как реальная натура и написанная с нее картина в стиле гиперреализма. [31] Я ясно излагаю?

— Да, да, — заверили меня медики дуэтом.

А доктор «Просто Мария» тут же поднесла к моему рту носик чайника — глотку сполоснуть, чтоб легче излагалось.

И действительно, излагаться стало легче.

— Давайте все же остановимся на термине «видения». Потому что в отличие от галлюцинаций имелось полное погружение в переживания и ощущения, даже запаховые, вкусовые и тактильные, и в то же время наблюдалась некоторая ментальная отстраненность, взгляд сверху-сбоку, как в ролевой компьютерной игре. Хотя не во всех, только в первом видении. В двух других такой отстраненности не было. Но самое интересное в том, что все эти видения воспринимались как возвращение в реальность после той наркотической тьмы.

И я рассказал им все. И про гражданскую войну, и про теракт, и про полет в космос вместо Гагарина.

Долго рассказывал. Подробно. И, похоже, местных эскулапов этой исповедью сильно впечатлил.

— Занятно. Нам такого еще никто не доводил до сведения. Про тьму говорили все испытуемые, а вот про видения — вы первый, — заметила доктор Балестерос. — Интересно то, что в большинстве ваших видений погибает ваша жена. Если это все разложить с точки зрения психоанализа…

— Вот только не надо мою психику брать на анализ, — запротестовал я. — Тем более по методикам этого венского шарлатана.

— Чем вам так не угодил Шломо Фройд? — удивился магистр Купер, догадавшись, кого я имею в виду под «венским шарлатаном».

Сам я это определение беззастенчиво стибрил у Набокова.

— А вы Сартра [32] читали?

— Не все, — ответила за Купера Балестерос.

— Только роман «Тошнота», — поддакнул магистр.

— А конкретно биографию Зигмунда Фрейда из-под его пера? [33]

Врачи отрицательно покачали головами.

— Сартру поначалу в Голливуде заказали сценарий биографического фильма про Фрейда. Но гений, как всегда, слишком глубоко копнул, и такой фильм американцы естественно ставить не стали. Тогда Сартр издал этот опус, существенно расширив его, в качестве биографического романа.

— Ну и что там такого впечатляющего? — спросила «Просто Мария».

— А то, что вся теория Фрейда, как доказано Сартром, основана всего на двух случаях! Его личной — самого Фрейда, сексуальной тяги к своей матери и такого же тяготения к собственному отцу ОДНОЙ его пациентки. И все! Никакого анкетирования, хотя бы примитивного, по закону больших чисел, он не проводил. Контрольных групп не вел. Не говоря уж о сборе статистики. Согласитесь со мной, что такой подход в корне ненаучен? Но зато был очень скандален для девятнадцатого века. И коммерчески успешен.

Я выдохся, и доктор Балестерос снова милосердно меня напоила из фарфорового носика.

— И все же психоанализ, особенно после того как в него ввели теорию архетипов Юнга, [34] — действенная методика, используемая во всем мире, — заявил магистр Купер.

— Это не методика, это ментальный наркотик, — возразил я, — существующий для того, чтобы пациент немного успокоился, а спустя некоторое время снова принес психиатру двести долларов за час легкого трепа. Проще в церковь на исповедь сходить, да и дешевле это намного.

— Ну а тем, у кого нет в религии института исповеди, или атеистам — что делать? — спросила Мария.

— Тем остается психоанализ. С той же терапевтической силой. То есть кратковременной.

— Но иногда человеку достаточно просто выговориться, — настаивал Купер, — чтобы сбросить с себя моральную тяжесть.

— За двести долларов в час? — засмеялся я им в лицо. — В нормальном традиционном обществе это стоит пять долларов на хорошую бутылку водки и бесплатный трехчасовой треп с другом. И как рукой сняло. А вот в обществе атомарном, да еще в таком, чтобы всегда и всем надо показывать «ч-и-и-из» и «о'кэй». Где только заикнись о проблемах, и на тебя тут же навесят ярлык «ламер» и будут шарахаться как от чумного. Потому что считается, что неудачник — это заразно. Там да, альтернативы нет — иди к психиатру и плати. Как за дозу наркотика. Деньги, деньги, деньги, и ничего, кроме денег. Кстати о деньгах: сколько нам будет стоить день содержания в вашей клинике? — озаботился я суровой прозой после возвышенной проповеди.

Вопрос далеко не праздный. Деньги имеют дурную привычку кончаться в самый неподходящий момент, а медицина в Европах очень дорогая, насколько помню. Операция полостная — так за сто тысяч евро тянет. А тут хоть и Новая Земля, но все же Европейский Союз. Привычки запретительной медицины, наверное, остались. Не настолько мы богатые, чтобы болеть в европейском анклаве.