Пасадена - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Эберсхоф cтр.№ 107

Линда прижалась лицом к стеклу, а поезд все бежал вдоль берега. Спокойная гладь океана почти не волновалась, было время отлива, и она видела, как по мелководью бродят рыбаки, как болтаются на воде буйки и как на горизонте двое гребут в каноэ. Окно было с трещиной, по ее лицу, как вуаль, струился сырой соленый воздух, она чувствовала запах океанского берега и засыхающих на нем водорослей; поезд проехал мимо бухты, где какие-то мальчишки и девчонки тыкали палками в тушу выброшенного на берег кита и швыряли камни в его огромную, точно резиновую, голову.

Линда ехала домой потому, что не знала, как ей теперь быть. Она поговорит с Брудером. Она попросит Эдмунда о помощи. Она повторяла себе, что никто ее не знает так, как он, и его письма — она ответила только на одно — лежали сейчас у нее в сумке, перевязанные шпагатом, потертые, кое-где порванные; одно было залито шампанским, пролившимся из бокала. После Нового года он написал, что Брудер вернулся в «Гнездовье кондора»: «Он выставил меня из моего же дома. Теперь я с сыном живу в „Доме стервятника“. Он ведет себя здесь как хозяин и говорит, что хозяин здесь он».

Добравшись до Приморского Баден-Бадена, Линда пошла по мощеной дорожке к «Гнездовью кондора», сжимая в руке ручку сумки, где, завернутое в бумагу, лежало то самое серебристое платье, ушитое Эсперансой. Она ждала, что Эдмунд с Дитером выбегут ей навстречу, а за ними появится Брудер. Их руки, пропахнувшие луком, обнимут ее на самом краю поля, луковый запах ударит ей в нос, рабочие, грязные пальцы испачкают блузку, и они скажут: «Ну наконец-то ты дома! Добро пожаловать!»

Но никто не вышел ей навстречу, а перед собой она увидела поставленный кем-то знак:

ГНЕЗДОВЬЕ КОНДОРА

ВХОД ЗАПРЕЩЕН!

Линда позвала отца, брата, потом Брудера, но ее голос не был слышен за шумом океана. Она крикнула снова, но было ветрено, Линда не слышала даже саму себя, и ей стало очень одиноко. В груди острой иголкой кольнуло сожаление.

Она нашла Эдмунда в «Доме стервятника» — он возился, вынимая Паломара из запачканных грязью штанишек. Казалось, Эдмунд так изнурен работой, что у него нет сил радоваться встрече. Мальчик что-то неразборчиво говорил, ссорясь с отцом, его маленькие ножки сияли белизной на синем одеяле. Мальчик дрыгался, Эдмунд кричал, чтобы он перестал; в конце концов сын пнул отца ногой и получил шлепок в ответ.

— Давай помогу, — предложила она.

— Я не поверил, когда ты написала, что возвращаешься домой, — сказал он, и лицо его дрогнуло. — Даже сейчас не верю, что ты здесь.

Маленький Паломар кинулся к Линде; штанишки сползли у него до колен, от холода он весь покрылся мурашками. Он обнял ручонками ноги Линды, чуть не свалив ее, а она опустилась на колени, вынула его из грязных штанишек и переодела в чистые.

Потом вышел Дитер, но не узнал Линду.

— С войны? — спросил он. — Из Франции?

Лицо у него было сине-белое, глаза пустые, правая рука висела неуклюжей клешней. Он постарел, и разум изменил ему раньше, чем тело.

— Однажды утром проснулся — и все, — сказал Эдмунд, махнув рукой, чтобы показать мимолетность секунды, а может быть, и всей жизни. — Не читала мои письма?

Но и Эдмунд показался ей опустошенным; на него легли все тяготы домашнего хозяйства, которое раньше вела Линда. Нужно было присматривать за Дитером и Паломаром, и каждый день казался Эдмунду бесконечным: он вставал до рассвета, ложился поздно, варил еду отцу и сыну, мыл их, менял постельное белье, стирал, тушил капусту — любимое блюдо Дитера, пек лепешки из кукурузной муки, которые Паломар мог жевать день напролет, мыл шваброй полы, которые пачкали старый и малый. От ежедневной однообразной работы Эдмунду казалось, что он похоронил себя заживо и вынужден был вести жизнь совершенно другого человека.

— Я приехала навестить вас, — сказала Линда.

— А почему именно сейчас? До этого некогда было?

— Я приехала поговорить с тобой. Рассказать тебе, что случилось… — начала Линда, и тут ее отвлекло движение за окном в поле.

Она перевела туда взгляд и увидела Брудера, толкавшего тачку. Ей нездоровилось, и она подумала, уж не кажется ли это: он выглядел точно так же, как в тот день, когда приехал в «Гнездовье кондора». Линда присела на постель брата, коснувшись его ногами и опустив руки на колени, а он поднял ее ладонь и погладил ее холодными пальцами. Это было жестоко, но честно: она сразу же поняла, что их жизни разошлись, но в то же время чувствовала, будто бы детство закончилось всего час назад. Она назвала его по имени. Он назвал по имени ее.

Зигмунд…

Зиглинда…

Линда не знала, что Брудер, работая в поле, в вечернем свете прекрасно видел, как они сидели на продавленном матрасе, точно старики, прижавшиеся друг к другу, словно спасаясь от трудностей жизни. В одном кармане у Брудера лежала страница из «Америкен уикли» с фотографией и статьей Черри; в другом — нож с рукояткой в виде ноги оленя. Из Пасадены он не унес с собой ничего — только этот нож, газету и тяжелое желание мести.

Иногда спрашивают: когда мужчина становится таким, каков он есть? Про себя Брудер мог сказать точно: это произошло с ним в ночь на новый, тысяча девятьсот двадцать пятый год. Он очень верил в нее, а в тот день сразу перестал и, хотя любил ее всю жизнь, простить так и не сумел. Вопреки самому себе он желал ее смерти, но при мысли о таком будущем к его глазам подступали слезы, луковицы в тачке воняли и перекатывались, точно отрубленные головы, и Брудер до позднего, темного вечера отправлялся бродить по берегу океана.

От нее он больше ничего не хотел — только коралловую подвеску, которую собирался когда-нибудь забрать. Он воображал, как рвет цепочку с ее шеи, как снимает с нее подвеску; в тот миг Линда думала о том же, сидя в кровати и трогая горло, будто пережатое невидимой рукой. Со сна она не поняла, где находится, потом услышала грохот волн и прикинула, что время уже позднее — глубокая ночь. Почему-то в голову пришла мысль, что она — маленькая девочка, что Дитер с Валенсией спят рядом, в соседнем доме, но потом Линда все вспомнила. Вокруг нее были подарки Уиллиса съемный воротник из белого медведя, перламутровый театральный бинокль, серебристое платье на вешалке, шевелившееся под ночным ветерком. Она выбралась из кровати и осмотрела сыпь на бедре. Сыпь была твердая и красная; в подмышках опухли лимфоузлы, но Линда не понимала, что с ней происходит, по крайней мере вначале. Роза сказала ей: «Со мной тоже так было. Это все проявляется в первые месяца два. А как у тебя с желудком? Спишь хорошо? Не подташнивает? Перед обедом, по утрам не устаешь?».

На этот допрос Линда ответила утвердительно, и тогда Роза заявила:

— Тебе к доктору Фримену надо, и срочно!

За окном Линда заметила какое-то движение. Она отодвинула штору и увидела, что Эдмунд что-то делает в сарае, орудуя киянкой и тесаком. У стены стояли совсем маленькие доски белой сосны, и Линда не понимала, что он делает. Эдмунд начал обстругивать доски рубанком, и тут до нее дошло — он мастерил кровать для Паломара. Лампочка из сарая освещала его холодным золотистым светом, и Линда видела, как спокойно сейчас его лицо, как умело управляется он с киянкой, зажимая губами пару винтов. Эдмунд опустился на колени, положил на доску отвертку так, чтобы она не скатилась, как следует прошелся по доске шлифовальной шкуркой. Эдмунд словно бы пребывал в трансе, защищался от действительности, нависшей над всеми ними. Линде это было понятно по его сосредоточенности, по тому, как невидяще смотрели его глаза из-под очков, как небрежно спадали на лоб волосы. Он закрепил следующую доску, и Линда остро почувствовала, что он был готов помочь ей, — до этого жизнь обоих не была гладкой, но теперь все должно было наладиться.