Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Гранн cтр.№ 105

Плеснув себе в стакан свежую порцию рома, Ларосильер продолжал развивать туже мысль: если бы в Работе провели организованную военную «зачистку», никаких улик на берегу попросту не осталось бы.

— Все тела свалили бы в грузовик, выехали бы на Рю Насьональ…

— Точно, — подхватил «атташе».

— Или на шоссе…

— Ночью, — добавил «атташе».

— И выбросили бы…

— В Соре Пуанте.

— Соре Пуанте — это серные ямы, — пояснил Ларосильер. — Самое лучшее место: сера уничтожает трупы бесследно.

Пока мы беседовали, к нам подсели несколько международных наблюдателей за соблюдением прав человека, и они завели с Ларосильером спор по поводу Констана. Ларосильер держался уверенно:

— Если бы я хоть на минуту мог поверить в справедливый суд для моего клиента, я бы сам усадил его в самолет и привез на Гаити.

Позднее Брайан Конкэннон, американский адвокат, который последние пять лет большую часть времени проводил на Гаити, готовя этот процесс, сообщил мне, что считает этот суд по всем стандартам безукоризненным. Более того, он готов назвать его образцовым для новой судебной системы Гаити. Вопреки постоянно высказывавшимся опасениям Констана, что его линчуют без суда и следствия, ни один из подсудимых по этому делу не подвергся нападению ни в тюрьме, ни во время слушаний.

— Подсудимые имели возможность воспользоваться всеми правами, которые предоставляет им законодательство Гаити и международные договоры, участником которых является Гаити, — говорил Конкэннон. — Им позволили представлять свидетелей и любые доказательства своей невиновности.

Что касается Констана, то в качестве прецедента Конкэннон приводил Нюрнбергский процесс, на котором были осуждены нацистские преступники, и на более свежие события — суды над военными преступниками в Югославии и Руанде.

— Констан создал организацию, которая поставила себе целью — и осуществила эту цель — тотальное нарушение прав человека, — рассуждал Конкэннон. — Он руководил этой бандитской организацией, и на него ложится ответственность за ее преступления.

На второй день Ларосильер решил выразить протест. Посреди допроса свидетеля он поднялся со стула и некоторое время стоял как статуя. Все смолкли и уставились на него. Затем Ларосильер направился к дверям, «атташе» маршировал в нескольких шагах позади. Раздался хор возмущенных голосов.

Прокурор заявил, что этот жест — недостойная уловка: адвокат Констана с самого начала собирался использовать процесс, чтобы просто дискредитировать судопроизводство, а вовсе не затем, чтобы отстаивать интересы своего клиента и добиваться справедливости. («Лично я считаю, что от адвоката требуется нечто большее, чем просидеть несколько часов в зале суда, тем более когда речь идет об убийстве, — сказал мне Конкэннон. — Мы-то готовили этот процесс четыре с половиной года, работая денно и нощно».)

После ухода Ларосильера я еще какое-то время оставался в суде и всматривался в людей, которые называли себя жертвами Констана: большинство мужчин специально для этого процесса купили новые костюмы; молодые женщины, которые были ранены бандитами, нарядились в белые платья и каким-то образом ухитрялись сохранить их в жаре и пыли чистыми. Сидели все абсолютно прямо, не шелохнувшись.

Этим людям приходилось по многу раз ходить пешком в столицу, чтобы потребовать у властей справедливости. Они сложили даже песни о том, что творилось в их родной деревне.

Теперь они сидели здесь, над нами светило солнце, а затем пошел дождь, и судебный пристав убрал разложенные на столе кости. Потом вдруг откуда-то возник слух, что в столице предпринята и подавлена очередная попытка переворота. Когда я выходил, меня остановил молодой человек, который видел меня вместе с адвокатом Констана. Я не успел ничего объяснить — он плюнул мне на ботинок и пошел прочь.

Вердикт

— Они хотели, чтобы я вышел к ним, и тогда бы они меня убили, — такими словами приветствовал меня Констан по возвращении.

В недорогой забегаловке Квинса он угощался шоколадным тортом. Процесс на Гаити вызвал сильные отголоски в гаитянской общине Нью-Йорка. Ларосильер советовал своему клиенту прятаться, когда к его жилищу подступали разъяренные демонстранты, но Констан отказался.

— Я должен буду защитить мать и тетку, если они совсем обезумеют, — сказал он мне.

Рико Дюпуи с радиостанции «Радио Солей» был вполне откровенен:

— Среди гаитян есть немало таких, кто с радостью сам осуществил бы правосудие и прикончил мерзавца.

Констан, правда, рассчитывает на небольшую группу своих сторонников, которая-де продолжает заботиться о нем и охранять его.

— Из этой толпы возле моего дома половина — мои люди, — утверждает он. — Они присматривают, чтобы ничего не случилось.

Точного числа не знает никто, но какое-то количество бывших членов FRAPH и впрямь сохраняет преданность Констану. Кроме того, он может рассчитывать на живущих в изгнании тонтон-макутов, солдат и других приверженцев Дювалье. Демонстранты, со своей стороны, утверждают, что за ними наблюдали из подъехавшей к дому Констана машины.

— Они фотографировали нас, а мы их, — рассказывал мне Рэй Лафорест.

— Я не собираюсь играть с ним в эту игру, где ставка жизнь или смерть, — говорит Констан («с ним» — то есть с Лафорестом). — Но у меня есть на него досье и… — Он многозначительно умолкает.

Как-то днем, когда я сидел с Констаном у него дома и читал одну из глав его автобиографии, зазвонил телефон. Поговорив, он заявил мне:

— Ты присутствуешь при историческом моменте. Вердикт вынесен. Меня приговорили к пожизненному заключению и каторжным работам и конфисковали всю мою собственность на Гаити.

С этими словами Констан плюхнулся в кресло-качалку, закурил сигарету и окинул комнату таким взглядом, словно видел ее впервые.

Присяжные совещались четыре часа и признали виновными шестнадцать из двадцати двух подсудимых, причем двенадцать из них — виновными в убийстве или в соучастии в убийстве. Тех, кого судили заочно, признали виновными в убийстве и помимо прочего наложили на них миллионные штрафы в качестве компенсации жертвам.

— Черт, как обидно, что у нас там все забрали, — ворчал Констан. — Моей матери рано или поздно придется вернуться — и что?

Он прикурил одну сигарету от другой, глубоко затянулся.

— Позвоню-ка я лучше в департамент юстиции, — сказал он (под департаментом юстиции подразумевался Ларосильер).

Взялся за телефон и сосредоточился, наговаривая сообщение на автоответчик: «Мне вынесли приговор. Нужно поговорить. Идет? Меня приговорили к пожизненному и каторге!»

Через несколько минут телефон зазвонил, и Констан лихорадочно схватил трубку. Но это был всего-навсего репортер, интересовавшийся его реакцией на вердикт суда. Констан кое-как пробормотал несколько слов и бросил трубку. Телефон зазвонил вновь, теперь это был Ларосильер.