– В больницу, – сказал муж, помогая жене сесть в
машину.
– Нет, ради Бога, домой, – взмолилась Мари. Ее
страшила сама мысль вновь оказаться неизвестно где, в совершенно незнакомом
месте, ей отчаянно хотелось чего-нибудь привычного, родного. Пока машина
мчалась в сторону дома, тахикардия пошла на убыль, а температура, похоже,
начала возвращаться к норме.
– Мне уже лучше, – сказала она мужу. –
Просто, наверное, что-то не то съела.
Когда добрались домой, мир снова стал таким, каким она его
знала с детства. Мари увидела, что муж взялся за телефон и спросила, куда это
он собирается звонить.
– Я собираюсь вызвать врача.
– Не нужно. Посмотри на меня, видишь – все уже в
порядке.
У нее вновь был нормальный цвет лица, сердце билось как
прежде, а от недавнего страха не осталось и следа.
Всю ночь Мари металась в тревожном сне и проснулась в
уверенности, что в кофе, который они пили перед киносеансом, кто-то подмешал
наркотик. Все это, похоже, просто чья-то глупая и жестокая шутка, и она
вознамерилась под конец рабочего дня связаться с полицией и с нею наведаться в
тот бар, чтобы попытаться найти виновника.
На службе Мари разобрала несколько незавершенных дел, пытаясь
с головой окунуться в работу – в ней еще оставались отголоски недавнего
страха, так что нужно было доказать самой, что вчерашнее больше не повторится.
С одним из коллег она начала обсуждать фильм о Сальвадоре и
мимоходом упомянула, что ей уже надоело целыми днями заниматься одним и тем же.
– Наверное, пора мне на пенсию.
– Вы у нас одна из лучших сотрудниц, – сказал
коллега. – А юриспруденция – из тех редких профессий, где возраст
всегда только плюс. Отчего бы вам не взять длительный отпуск? Я уверен, что вы
вернетесь совсем другим человеком.
– Я вообще хочу начать новую жизнь. Пережить настоящую
опасность, помогать другим, делать то, чего до сих пор никогда не делала.
На этом разговор закончился. Она вышла на площадь, пообедала
в более дорогом, чем обычно, ресторане и вернулась в контору пораньше.
Именно этот момент и стал началом ее отчужденности.
Остальные сотрудники еще не пришли с обеда, и Мари
воспользовалась этим, чтобы пересмотреть дело, до сих пор лежавшее у нее на
столе. Она открыла ящик, чтобы достать авторучку, которая всегда лежала на
одном и том же месте, но никакой авторучки не обнаружила. Мгновенно пронеслась
мысль, что с ней в самом деле происходит что-то странное, раз она не положила
ручку на привычное место.
Этого было достаточно, чтобы сердце вновь бешено
заколотилось, и тотчас вернулся весь ужас вчерашнего вечера.
Мари оцепенела. В лучах солнца, проникавших сквозь жалюзи,
все приобрело вдруг совершенно иные цвета – более яркие, более резкие, и
при этом саму ее захлестнуло чувство, что в следующую же минуту она умрет. Все
было совершенно чуждым – и что вообще она делает за этим столом?
Господи, если Ты есть, пожалуйста, помоги мне.
Все тело словно окатило холодным потом: ее захлестнула волна
страха, который невозможно было контролировать. Если бы в этот момент сюда
кто-нибудь вошел и увидел ее взгляд, полный ужаса, она бы пропала.
Холод!
Именно холод на улице привел ее вчера в чувство, но как
выбраться на улицу? Она вновь с болезненной отчетливостью воспринимала любую
мелочь происходящего с ней – ритм дыхания (временами у нее было ощущение,
что, если бы она осознанно не делала вдохов и выдохов, организм не смог бы
делать этого самостоятельно), движения головы (образы перемещались с места на
место, словно при движении телекамеры), а сердце колотилось все сильнее, и тело
утопало в липком холодном поту.
И – страх. Ничем не объяснимый гигантский страх
что-либо сделать, ступить хоть шаг, выбраться из этой комнаты.
Это пройдет.
Вчера ведь прошло. Но сейчас, когда она на работе, кто
знает – пройдет ли? Мари посмотрела на часы – они тоже вдруг
предстали как нелепый механизм с двумя стрелками, вращающимися вокруг одной
оси, указывая меру времени, и никто никогда бы не смог объяснить, почему
делений на циферблате должно быть двенадцать, а не обычных десять, как и на
любой другой шкале, установленной человеком.
Только не думать о таких вещах. Не то я тотчас сойду с ума.
Сойти с ума. Вот как, наверное, всего точней называется то,
что с ней сейчас происходит. Собрав всю свою волю. Мари встала и пошла в туалет.
К счастью, коридор был пуст, и она добралась до цели за минуту, которая
показалась ей вечностью. Над раковиной она умылась холодной водой, и ощущение
заброшенности в совершенно незнакомый и враждебный мир прошло, но страх
остался.
Это пройдет, – уговаривала она себя. – Вчера ведь
прошло.
Мари помнила, что вчера все длилось минут тридцать. Она
заперлась в одной из кабинок и, сев на крышку унитаза, прижала голову к
коленям. В этой позе зародыша стук сердца стал невыносимым, и она тут же
выпрямилась.
Это пройдет.
Она оставалась там, все более чужая самой себе, словно
загипнотизированная той безвыходной западней, в которую угодила. Она
вслушивалась в происходящее за дверцей кабинки – шаги людей, входящих в
туалет и выходящих из него, звуки открываемых и закрываемых кранов,
бессмысленные разговоры на банальные темы. Неоднократно кто-то дергал дверцу,
но Мари что-то бормотала и дверь оставляли в покое. Особенно грозным и зловещим
был шум водослива – казалось, он вот-вот развалит здание, увлекая всех в
преисподнюю.
Но все-таки страх понемногу проходил, и сердцебиение
возвращалось к нормальному ритму. Хорошо еще, что ее секретарша не отличалась
внимательностью и вряд ли придала какое-либо значение отсутствию начальницы,
иначе за дверцей уже собрались бы все коллеги, допытываясь у Мари, что с ней
такое.
Почувствовав, что она вновь в состоянии себя контролировать,
Мари выбралась из кабинки, долго умывалась, потом вернулась наконец в офис.
– У вас, кажется, всю тушь смыло, – заметила одна
из стажерок. – Дать вам мою косметичку?
Мари даже не удостоила ее ответом. Войдя к себе в кабинет,
она взяла сумку и сказала секретарше, что уходит домой.
– Но ведь назначено столько встреч! –
запротестовала секретарша.
– Здесь не вы даете указания; вы их получаете. Вот и
сделайте так, как я говорю: отмените встречи.