Земли, по которым мы шли, крестьяне готовили к севу. Здесь и
там налаживали они допотопные насосы – свое оружие в извечной борьбе с иссохшей
почвой. По обочинам Пути Сантьяго тянулись, громоздились, образовывали
бесконечные стены, причудливыми узорами вились в полях груды камней. Я подумал
о том, что вот уж сколько столетий обрабатываются эти поля, и все равно –
неизменно каждый год вылезает из земли камень, который надо извлечь и удалить:
он ломает лемех плуга, калечит лошадь, коркой мозолей покрывает руки
земледельца. Эта битва начинается каждый год, а конца ей не будет.
Петрус был спокойней обычного, и я вспомнил, что с самого
утра он не проронил почти ни слова. После нашего разговора у межевых столбов он
замкнулся в молчании и большую часть моих вопросов оставлял без ответов. А я
хотел получше понять, что значит «легион бесов». Он еще прежде объяснил мне,
что у каждого человека есть всего лишь один Вестник. Но теперь был явно
нерасположен говорить об этом, так что я решил дождаться более благоприятного
случая.
Мы поднялись на пригорок, и оттуда открылась колокольня
церкви в Санто-Доминго-де-ла-Кальсаде. Зрелище это придало мне новых сил; я
размечтался об уюте и магической атмосфере «Парадора» – одного из тех
средневековых замков, которые попечением испанских властей превратились в
комфортабельные отели. Мне приходилось читать, что сам святой Доминик выстроил
здесь странноприимный дом, где по дороге в Компостелу переночевал однажды
святой Франциск Ассизский. Я вспомнил об этом – и воспрянул духом.
Было уже около семи вечера, когда Петрус остановился. Я
вспомнил Ронсеваль, медленный путь, когда я так нуждался в стакане вина, чтобы
согреться, и со страхом подумал – не готовит ли мой спутник что-то подобное и
на этот раз?
– Один Вестник никогда не станет помогать победить другого.
Вестники не ведают, что такое добро и зло, однако хранят верность друг другу.
Так что в схватке с псом на помощь Астрейна не рассчитывай, – промолвил Петрус.
Но теперь уже я не настроен был вести беседу – хотелось
поскорее добраться до Санто-Доминго.
– Вестники усопших способны вселяться в тело человека,
обуянного страхом. Именно потому их так много, что имя им – легион. Их
приваживает женский страх. Вестник не одного только убитого цыгана, но и прочие
Вестники блуждают в пространстве, отыскивая способ войти в соприкосновение с
силами земли.
Лишь теперь Петрус соизволил ответить на мой вопрос. Но в
словах его мне чудилась некоторая нарочитость и неестественность – словно бы
вовсе не об этом хотелось ему говорить со мной.
– Чего тебе надо, Петрус? – спросил я не без досады.
Мой проводник не ответил. Сойдя с дороги, он направился к
дереву, стоявшему в поле в нескольких десятках шагов отсюда, – старому, почти
напрочь лишенному листвы, единственному здесь дереву. Он не позвал меня за
собой, и потому я остался на дороге. И стал свидетелем странной сцены: Петрус
обошел вокруг дерева и, глядя в землю, громко произнес несколько слов. Потом
сделал мне знак приблизиться.
– Сядь, – приказал он, и голос его теперь звучал иначе: не
то ласково, не то виновато. – Ты останешься здесь. Завтра мы встретимся в
Санто-Доминго-де-ла-Кальсаде.
И прежде, чем я успел произнести хоть слово, продолжал:
– На днях – ручаться могу лишь за то, что это произойдет не
сегодня, – тебе придется столкнуться со своим главным врагом на Пути Сантьяго,
и враг этот – пес. Когда настанет этот день, будь уверен, что я окажусь
поблизости и наделю тебя силами, потребными для схватки. А сегодня ты
встретишься с иным врагом. Он может уничтожить тебя, а может стать твоим верным
товарищем. Имя этому врагу – Смерть.
– Человек – единственное существо на земле, которое сознает,
что когда-нибудь умрет, – продолжал он. – По этой, и только по этой причине
отношусь я к роду человеческому с глубочайшим уважением, потому и верю, что
грядущее его будет несравненно лучше настоящего. Зная, что дни его сочтены, что
в тот миг, когда он меньше всего этого ждет, все кончится, он, тем не менее,
обращает свое бытие в борьбу, достойную существа бессмертного. И то, что в
глазах иных людей выглядит суетной гордыней – ну, вот это стремление оставить
по себе память в детях ли, в творениях ли, сделать так, чтобы имя пережило его
самого, – я расцениваю как квинтэссенцию человеческого достоинства.
Человек – существо хрупкое, а потому всегда пытается скрыть
от самого себя великую непреложность смерти. Ему невдомек, что именно она
побуждает его создавать все лучшее, что есть в его жизни. Человек боится
шагнуть во тьму, человека томит лютый страх перед неведомым и непознаваемым, и
есть лишь один-единственный способ побороть этот страх – забыть о том, что дни
его сочтены. Человек не понимает, что, осознав неизбежность смерти, сможет
отважиться на большее, сможет пройти в каждодневных своих завоеваниях дальше –
ибо если Смерть неминуема, то и терять ему нечего.
Петрус помолчал. Ночевка в Санто-Доминго уже стала казаться
мне чем-то весьма отдаленным. Я со все большим интересом вслушивался в слова
моего спутника. На горизонте, прямо перед нашими глазами началось умирание
солнца. Быть может, и оно тоже слушало Петруса?
– Смерть – наша верная спутница, ибо это она придает
истинный смысл нашей жизни. Но для того, чтобы различить ее истинное лицо, мы
должны сначала познать все те ужасы и страхи, которые пробуждаются в душе
всякого живого от одного упоминания ее имени.
Петрус уселся под дерево и знаком предложил мне сделать то
же самое. Объяснил, что несколько минут назад он обошел дерево кругом, чтобы
отчетливо вспомнить все, что было с ним, когда он сам был паломником и впервые
шел Путем Сантьяго. Потом достал из заплечного мешка два бутерброда, купленные
после обеда.
– Там, где ты находишься сейчас, тебе ничего не грозит, –
сказал он, передавая их мне. – Здесь нет ядовитых змей, а пес решится напасть
на тебя вновь, лишь когда позабудет о своем сегодняшнем поражении. Нет ни
грабителей, ни иных темных личностей. Ты пребываешь в полнейшей безопасности.
Опасно для тебя только одно – твой собственный страх.
И еще Петрус сказал, что два дня назад мне довелось испытать
переживание, ни яростью, ни яркостью не уступающее смерти, – я увидел Любовь
Всеобъемлющую. И ни на миг не заколебался, не оробел, не струсил, ибо не питал
предубеждений относительно любви. А вот по отношению к Смерти все мы полны
предрассудками, поскольку не сознаем: Смерть – это всего лишь одно из
проявлений Агапе.
Я ответил, что годы, посвященные магии, позволили мне почти
полностью отрешиться от страха смерти. И, по правде сказать, то, как и отчего я
умру, пугает меня не в пример больше смерти как таковой.