Иностранец ее Величества - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Остальский cтр.№ 21

Одно из свойств истинного джентльмена — не предполагать плохого, пока не получишь определенных доказательств. Это чудеснейшее и не часто встречающееся качество в человеческом общении, но оно же может обернуться опасной наивностью в международной политике…

Итак, наследники рыцарей, это понятно. Но ведь рыцари существовали по всей средневековой Европе. Почему же именно в Англии продолжатели их «дела» создали международный идеал джентльменства? Чем только не пытались этот феномен объяснить, даже климатом, а также столкновением и срастанием различных культур — кельтской, датской, англосаксонской, норманнской: дескать, имел место синтез, при котором происходил некий внутренний отбор специфических черт национального характера. Отчасти это правда. Но прежде всего джентльмен — результат особого исторического пути, пройденного Англией, порождение своеобразной, созданной ею модели цивилизации. Разговор об этом пойдет чуть позже, но сперва следует назвать одно простое, очевидное и совершенно необходимое условие для произрастания такого человеческого типа — на любой почве.

Для того чтобы вырасти джентльменом, человек, прежде всего не должен испытывать сильного давления со стороны государства, да и общества в целом. Нужен минимум защищенного, личного, частного пространства. Для начала необходимо просто некоторое — большое! — количество свободы в воздухе.

Я стою недалеко от того холма, с вершины которого Карамзин когда-то любовался и все никак не мог налюбоваться разноцветным морем и белыми парусами. Он так расчувствовался, что, кажется, даже перепутал стороны света…

Но я вдруг понимаю его, знаю, чем он любовался: он любовался свободой. Море — ее великолепный символ. И я наконец могу даже сформулировать, зачем одиннадцать лет назад переехал сюда, в Фолкстон, из прекрасного города Лондона. Здесь можно в любой момент так вот запросто выйти на красивейший берег, набрать полную грудь морского воздуха и смотреть бесконечно на то, как море меняет цвет несколько раз до самого горизонта. Если повернуться спиной к дуврским скалам, то слева видна узкая полоска французского берега, а правее — бесконечное море, и тонущее в нем солнце, и карамзинские «парусы». А дальше краешком глаза, может быть, и на самом деле можно углядеть маленький кусочек зеленой Кентской провинции. Или намек на нее. А за ней дальше — вся Англия, самая свободная страна на свете. Вот в чем все дело, вся штука, вот что влекло сюда веками и влечет до сих пор. Любые другие недостатки и раздражающие свойства этой страны и ее странного населения — сущие мелочи по сравнению с главным. Почему-то именно здесь, на берегу Ла-Манша, я это ощущаю острее всего. Как и Карамзин за два с лишним столетия до меня.

Если это место попадется на глаза англичанам, они меня убьют. Или, по крайней мере, разочаруются во мне. Скажут, тоже мне англофил: целых двадцать лет в Англии живет, а до сих пор не освоил простого факта: что никакого Ла-Манша, черт побери, не существует. Узкая полоска моря между югом Британии и Францией называется, конечно же, Английский канал, The English Channel. И никак иначе.

В том месте, где в замечательную фолкстонскую набережную Лиз вливается Кастл-Хилл-авеню и где начинается привилегированный Вест-энд (западная часть города), стоит и смотрит в море высокий бронзовый дядя. Фигуру в старинном кафтане облюбовали чайки, и городские власти не всегда успевают отчищать ее от продуктов птичьей жизнедеятельности. Что неизбежно придает памятнику несколько комичный вид. Пафоса не получается.

Между тем монумент изображает самого знаменитого сына Фолкстона — Уильяма Харви (в сложившейся русской традиции его фамилия пишется и произносится как Гарвей), описавшего в конце 20-х годов XVII века систему кровообращения.

В некоторых справочниках Гарвея вообще называют основоположником всей современной физиологии и эмбриологии. Но и одного лишь учения о кровеносной системе было бы достаточно, чтобы навсегда войти в мировую историю.

До исследований Гарвея в медицине господствовала теория Аристотеля и его последователей, убежденных, что кровь производится печенью и потом растекается по всему телу, обратно не возвращаясь. Это было давнее и глубоко укоренившееся среди тогдашнего ученого мира представление. Когда Уильям Гарвей в 1628 году опубликовал во Франкфурте свой сенсационный доклад, где подробно описал истинное положение дел (включая центральную роль сердца, которое именно гонит кровь по организму, а не вырабатывает какой-то «жар тела»), то его подняли на смех.

Но Гарвей был истинным джентльменом, а потому не стал унижаться до ответного сарказма и обидных обобщений, а вместо этого, демонстрируя выдержку и достоинство, продолжал кропотливо работать, предоставляя все новые и новые доказательства своей теории. Упорство и труд все перетрут, или, как сказали бы англичане: it’s dogged as does it, собачье упорство приносит результат. И в конце концов ученые мужи вынуждены были скрепя сердце признать его правоту.

В отличие от высокоумного ученого мира король Карл верил Гарвею с самого начала: и его теориям, и особенно практическим талантам врача. Поэтому, несмотря на остракизм коллег, Гарвей при жизни был и богат, и уважаем. До сих пор вполне современно звучат некоторые его афоризмы, например: «Мы слишком поклоняемся именам, пренебрегая сутью вещей, которые этими именами названы».

Но что же касается его собственного имени, то ему поклоняются в Англии в достаточной мере: в честь Гарвея названы и ближайшая к городу крупная больница, и известная на всю Англию грамматическая (классическая) школа для мальчиков (о том, что это за школы и какую колоссальную роль они сыграли в истории страны, чуть позже).

Собственно, англичане, британцы так много всего в мире придумали, изобрели и открыли, что трудно найти мало-мальски крупный город, в котором бы не было своего такого памятника.

Даже скучновато перечислять, да и места не хватит. Исаак Ньютон открыл закон всемирного тяготения, Майкл Фарадей — электромагнитную индукцию. Томас Ньюкомен изобрел, а Джеймс Уатт усовершенствовал и практически изготовил первый реально работающий паровой двигатель, чем положил начало промышленной революции в Англии и во всем мире — фактически открыв современную эпоху. Джозеф Свон изобрел электрическую лампу накаливания (да-да, на несколько лет раньше Эдисона), а заодно еще и фотобумагу, которая с тех пор несколько видоизменилась, однако применяется и по сей день. Микробиолог Александр Флеминг — пенициллин. (Не путать с Яном Флемингом, открывшим миру Джеймса Бонда.) И даже гильотину изобрели в Йоркшире, потом применяли в Шотландии и Ирландии, а доктор Гийотен ее лишь усовершенствовал для нужд французской революции. (Хотел написать: «но этим вряд ли стоит гордиться», и осекся — пожалуй, гильотина была делом прогрессивным, ведь людей все равно убивали бы «за политику», но только гораздо более страшными и болезненными способами.)

И, кстати, подобное случалось сплошь и рядом: англичане что-то изобретали, а кто-то другой подхватывал и совершенствовал. И это нормально: английские идеи проникали глубоко и шли далеко.