— Связана? — повторил Дэвид Келлерган, отнюдь не страдавший тупоумием. — Что означает «связана» на вашем полицейском дипломатическом языке?
— Мы полагаем, что Нола состояла в связи с мистером Стерном. Сожалею, что приходится быть с вами столь прямолинейным.
Преподобный побагровел:
— Нола? Вы на что это намекаете? Что моя дочь была шлюхой? Моя дочь стала жертвой этого подонка Гарри Квеберта, известного педофила, который скоро окончит свои дни в коридоре смерти! Занимайтесь им, сержант, нечего являться сюда и поливать грязью мертвых! Разговор окончен. До свидания, господа.
Гэхаловуд покорно поднялся, но я хотел все же прояснить некоторые моменты:
— Ваша жена била ее, да?
— Простите? — поперхнулся Келлерган.
— Ваша жена избивала Нолу. Это правда?
— Да вы с ума сошли!
Я перебил его:
— В конце июля 1975 года Нола убежала из дома. Она сбежала и вы никому ничего не сказали, верно? Почему? Вам было стыдно? Почему вы не обратились в полицию, когда она сбежала из дома в конце июля семьдесят пятого?
Он начал было объяснять:
— Она должна была скоро вернуться… И она действительно через неделю была дома!
— Через неделю! Вы ждали целую неделю! Зато в тот вечер, когда она пропала, вы позвонили в полицию всего через час после того, как обнаружили, что ее нет. Почему?
Преподобный сорвался на крик:
— Да потому что в тот вечер я пошел на улицу ее искать и услышал, что на Сайд-Крик-лейн видели окровавленную девочку, и у меня это сразу связалось! Вообще, что вы от меня хотите, Гольдман? У меня больше нет семьи, нет ничего! Зачем вы бередите мои раны? Убирайтесь отсюда немедленно! Убирайтесь!
Но я не испугался:
— Что случилось в Алабаме, мистер Келлерган? Почему вы переехали в Аврору? И что происходило здесь летом семьдесят пятого года? Отвечайте! Отвечайте, черт возьми! Это ваш долг перед дочерью!
Келлерган вскочил и как полоумный бросился на меня, схватил меня за шиворот с такой силой, какую я никак не мог в нем предположить, и с криком: «Вон из моего дома!» — отшвырнул назад. Я бы, наверно, упал, если бы Гэхаловуд не подхватил меня и не вытащил за дверь.
— Вы что, совсем спятили, писатель? — обрушился он на меня по пути к машине. — Или вы клинический идиот? Хотите, чтобы все свидетели ополчились на вас?
— Тут не все ясно, согласитесь…
— Чего тут неясного? Его дочь обозвали потаскухой, он разозлился, вообще-то это нормально, нет? Между прочим, он вам чуть не навалял. Крепкий старикан. Кто бы мог подумать.
— Сожалею, сержант. Не знаю, что на меня нашло.
— Что это за история с Алабамой?
— Я вам говорил: Келлерганы уехали из Алабамы и поселились здесь. И я убежден, что на то была веская причина.
— Я наведу справки. Если обещаете впредь вести себя прилично.
— У нас получается, сержант, а? Я хочу сказать: с Гарри ведь снимут обвинение?
Гэхаловуд пристально посмотрел на меня:
— Мне одно мешает, писатель, — это вы. У меня работа. Расследую два убийства. А у вас, по-моему, навязчивая идея — снять с Квеберта обвинение в убийстве Нолы; вам как будто хочется заявить на всю страну: вот видите, он невиновен, какие могут быть претензии к честному писателю? Но претензии-то, Гольдман, еще и в том, что он втюрился в девочку пятнадцати лет!
— А то я не знаю! Я все время об этом думаю, представьте себе!
— Тогда почему вы никогда об этом не говорите?
— Я приехал сюда сразу, как разразился скандал. Не раздумывая. Думал я прежде всего о друге, о своем старом брате Гарри. В принципе, я мог бы побыть тут два-три дня для очистки совести и живенько вернуться в Нью-Йорк?
— Тогда почему вы еще тут и мозолите мне глаза?
— Потому что Гарри Квеберт — мой единственный друг. Мне тридцать лет, и у меня есть только он. Он всему меня научил, последние десять лет он был моим единственным братом по разуму. Кроме него, у меня никого нет.
Наверно, в этот момент Гэхаловуд меня пожалел, потому что вдруг пригласил к себе домой на ужин.
— Приходите сегодня вечером, писатель. Разберемся с расследованием, перекусим чего-нибудь. С женой познакомитесь. — И, словно чтобы не умереть от избытка вежливости, добавил самым неприятным своим тоном: — Вообще-то довольна будет в основном жена. Она уж сколько времени мне плешь проедает, чтобы я вас домой позвал. Мечтает с вами познакомиться. Странные у нее мечты.
* * *
Семья Гэхаловуда жила в уютном маленьком домике в жилом квартале на востоке Конкорда. Хелен, жена сержанта, была полной противоположностью мужу: изящная, очень приятная женщина. Встретила она меня очень приветливо:
— Мне так понравилась ваша книга, — сказала она. — Значит, вы в самом деле ведете расследование вместе с Перри?
Ее супруг пробурчал, что никакого расследования я не веду, что главный он, а меня просто небо послало портить ему жизнь. Появились две дочки, весьма обаятельные девочки-подростки, вежливо поздоровались со мной и скрылись в своей комнате. Я сказал Гэхаловуду:
— В сущности, в этом доме я не нравлюсь только вам.
Он улыбнулся:
— Заткнитесь, писатель. Заткнитесь и пошли на воздух, выпьем пивка холодного. Такая чудная погода.
Мы с ним долго сидели на террасе, удобно устроившись в плетеных креслах и подливая себе пиво из пластмассового кувшина. Гэхаловуд был в костюме, но надел поношенные тапочки. Вечер выдался очень жаркий, было слышно, как на улице играют дети. В воздухе приятно пахло летом.
— У вас в самом деле замечательная семья, — сказал я.
— Спасибо. А вы как? Жена есть? Дети?
— Нет, никого.
— Собака?
— Нет.
— Даже собаки нет? Вам, наверно, действительно чертовски одиноко, писатель… Дайте угадаю: у вас квартира гораздо больше, чем вам нужно, в модном квартале Нью-Йорка. Огромная пустая квартира.
Я даже не пытался возражать.
— Раньше мой агент приходил ко мне смотреть бейсбол, — сказал я. — Мы с ним делали начос с сыром. Было славно. Но со всей этой историей не знаю, захочет ли мой агент снова ко мне прийти. От него уже две недели никаких вестей.
— Что, писатель, поджилки трясутся?
— Да. Но что хуже всего, я не знаю, чего боюсь. Я сейчас пишу книжку об этом деле. Должен получить за нее как минимум миллион долларов. Она будет нарасхват, это точно. Но в душе я несчастлив. Что мне делать, как вы думаете?
Он взглянул на меня с удивлением:
— Вы просите совета у человека, зарабатывающего пятьдесят тысяч долларов в год?