Князь механический - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Ропшинов cтр.№ 57

После Олега Константиновича в царский павильон один за другим стали входить отчитавшиеся перед государем министры — вероятно, разговор с князем так взволновал Николая, что все последующие доклады он постарался кончить как можно скорее. Министры, не решившие насущных вопросов, были явно недовольны и косо посматривали на князя, подозревая в нем причину своих неприятностей.

Павильон, который правильнее было бы назвать вокзалом, был построен в псевдорусском стиле [49] , вошедшем в моду при дворе во времена празднования 300-летия дома Романовых. Внутри — там, где в обычном вокзале стояли бы скамейки зала ожидания, — были расставлены мягкие кресла, уютно горел газовый камин, а механическая балерина, пока хватало завода пружины, танцевала на каминной полке замысловатые па. Ее главная прелесть была в том, что в прыжках она отрывалась от подставки, в которой был механизм, — это, как предполагал князь, происходило за счет системы магнитов. Официант из буфета разносил напитки, и князь попросил себе глинтвейна. К глинтвейну в холодную погоду пристрастились все, воевавшие в Германскую войну, и по нему всегда можно было безошибочно отличить офицера-фронтовика. На улице, под снегом и ветром, совершенно ненужные, мерзли у дверей в карауле солдаты Собственного ЕИВ железнодорожного полка [50] , сжимая в околевших, хоть и одетых в варежки, руках винтовки Федорова.

Последним в павильоне появился министр двора барон Фредерикс — он буквально вбежал и, отряхнув от снега свои пышные, топорщащиеся в разные стороны усы, устремился прямо к князю Олегу. Опустившись в соседнее с ним кресло, Фредерикс заказал себе кофе, хотя было уже около одиннадцати.

— Ах, позвольте, Олег Константинович, это вам государь изволил пожаловать? — сказал барон, гладя на футляр.

— Да, извольте, — не понимая ажиотажа вокруг трости, сказал князь, протягивая барону футляр.

Тот взял трость в руки, принялся ее расхваливать, восторгаясь изяществом линий изогнувшейся кобры и тем, как удобно трость лежит в руке. Он даже решил опробовать ее и, зачем-то отставив трость на шаг в сторону, оперся на нее, навалившись всем своим весом. Трость, конечно же, треснула, и Фредерикс чудом не упал сам.

— Вот, извольте, сломал, — забормотал он, выхватывая из рук опешившего князя футляр, — простите, Олег Константинович, простите великодушно! Сам сломал, сам починю, ей-богу! Ах ты, грех-то какой! Царский подарок испортил, криворукий. Завтра же, завтра же, Олег Константинович, пришлю вам в исправленном виде!

С этими словами барон, накинув шубу, выскочил из вокзала, провожаемый недоуменными взглядами не только самого князя, но и всех присутствовавших министров.

Доехав до дворца, он тут же доложился обо всем Питириму, который засеменил в кабинет к Николаю, где тот нервно расхаживал из угла в угол.

— Все исполнено, ваше величество, — сказал митрополит, — барон трость забрал.

— Хорошо, — сказал Николай, сам удивляясь тому переходящему в ненависть раздражению, которое было в его голосе, — но если вы, владыко, и впредь будете позволять себе такие вещи без моего приказу…

— Так ведь был приказ, — развел руками митрополит.

— Был. А теперь нет! — отрезал государь.

— Конечно, ваше величество, конечно. Виноват и вины своей с себя не снимаю, — забормотал, пятясь к выходу, Питирим.

Когда все доклады закончились и поезд увез докучливых министров обратно в холодный каменный Петроград, где им бы провалиться в топкое под ним болото — но они ведь не провалятся и будут докучать дальше, — государь тяжело выдохнул. Расправил плечи, распрямил затекшую спину, с разбега запрыгнул на турник и дюжину раз подтянулся.

Через маленькую дверь он вышел в коридор, который вел на половину Александры Федоровны, но света из-под двери ее спальни не было. Императрица, видимо, спала. Николай не стал будить жену, перекрестил дверь ее спальни и вернулся в кабинет. На каминной полке лежала потрепанная, в мягкой белой обложке книжка. Журнал «Былое», в котором Бурцев писал историю революционного движения в России. № 1, 1906 год. Какая-то Гуревич рассказывала о событиях 9 января. Журнал притащил Питирим, невзначай оставив его в кабинете. Государь перечитывал эти воспоминания уже, наверное, раз двадцать. Он открыл их на случайной странице.

7 и 8 января Гапон лично объехал все отделы Общества русских фабрично-заводских рабочих. Он говорил с возрастающим возбуждением и страстью, все более и более поднимая настроение толпы. Он надорвал себе голос, еле держался на ногах, но продолжал ездить и говорить до последнего часа — до позднего вечера 8 января. Он уезжал, на смену ему выступали руководители отделов, ораторы из рабочих. К отделам приливали новые и новые толпы. Вечером, при свете уходящих вдаль тускло мерцающих фонарей, виднелось у помещения отделов море человеческих голов. Иногда какой-нибудь вопрос, связанный с петицией рабочих к царю, которую они должны были нести завтра, и обсуждавшийся в зале отдела, выносился на улицу. Ораторы взбирались на импровизированную трибуну вроде опрокинутой бочки и обращались к толпе. В некоторых отделах петиция читалась народу из открытого окна собрания, и народ слушал ее благоговейно, «как в церкви». Многие, несмотря на мороз, стояли без шапок. Недостаточно понятные места петиции вновь и вновь толковались, каждый отдельный пункт ее вновь и вновь ставился на баллотировку. Толпа выражала свое сочувствие криками и далеко уносящимся гулом голосов. Иногда она повторяла, в знак сочувствия, последние слова оратора, подхватывала их, как хор подхватывает запевалу… «Все недоразумения между фабрикантами и рабочими должны решать представители от фабрикантов и от рабочих поровну», — говорит оратор, и толпа откликается: «Поровну, поровну». «Что так жить, не лучше ли нам сойти в могилу?» — заканчивает свою речь оратор, и толпа отвечает ему: «Лучше в могилу, в могилу…» «Когда чтение петиции было закончено, — пишет один очевидец с Васильевского острова, — председатель задал рабочим вопрос: „А что, товарищи, если государь нас не примет и не захочет прочесть нашей петиции — чем мы ответим на это?“ Тогда точно из одной груди вырвался могучий, потрясающий крик: „Нет тогда у нас царя!..“ И как эхо повторилось со всех концов: „Нет царя… Нет царя…“ В этот момент послышались возгласы: „Долой самодержавие!“ Толпа не поддержала их». Можно представить себе, что переживали эти люди накануне кровавых событий. В то время как руководители движения готовились к подвигу, и вдохновленная ими толпа с восторгом и трепетом ожидала торжественного шествия народа к дворцу, город и окраины были полны тревожных предвестий готовившегося кровопролития. В городе ходили слухи о приказе, отданном войскам, о передвижениях воинских отрядов в полной боевой готовности. Но все признаки опасности, угрожающей народу, были так сбивчивы и противоречивы. С одной стороны — войска, с другой стороны — бездействие, а кое-где и благосклонное отношение к собраниям полиции. Казалось, что если власти хотят подавить движение, то они должны прежде всего прекратить пропаганду, открыто ведущуюся перед десятками тысяч бастующих рабочих. Но ни в одном отделе не было сделано ни малейшей попытки воспрепятствовать стечению народа.