101 Рейкьявик - читать онлайн книгу. Автор: Халлгримур Хельгасон cтр.№ 50

До меня мало-помалу доходит, что сейчас я в первый раз смотрю такой фильм об исландцах. Да и, честно признаться, все это очень похоже на исландское кино. «Дети природы». [175] Коллизий мало. Всю дорогу одна и та же поза. Судя по всему, это и длиться будет столько же, сколько целый фильм. Сказать по правде, немного затянуто. Мне стало скучно. Подумал о дистанционке во внутреннем кармане. Недавно я смотрел передачу про то, как снимают фильмы о животных. Про какого-то английского хвостоносца, который две недели прождал в яме, чтобы заснять, как это делают зайцы. Наверно, я не такой терпеливый. Вряд ли у него в эти две недели стоял. И все же… Наверно… Однажды я почувствовал в нем зуд, когда увидел, как совокупляются крысы. Подопытные. В клетке. На самом деле это был единственный раз, когда я ощутил себя извращенцем. Только с животными вот как: у них нет никакой радости в этом деле. Никакого увеличительного стекла для зрителей. Они просто делают это — и все. Не прикусывают соски. Не работают языком. Не слизывают слизь. Кто-нибудь когда-нибудь видел, как ящерицы ласкают друг друга? Орлы друг друга когтями не щекочут. Или как? Хотя это, наверно, была бы полная шиза — наблюдать, как сосет олень. Или черепаха… Нет. Да и кто вообще согласится на минет с черепахой? У крыс предварительные ласки заключались в том, что самец четырнадцать раз вскакивал на самку, и все эти дубли были такими же короткими, как и последний, финальный. Но вот обезьяны… по-моему, они, эти нобелевские лауреаты животного мира, делают минет. Хотя нет… Наверно, это и есть то, чем человек отличается от животных. Помню, в деревне мы дрочили собаке. По пять раз на дню. Он, видимо, был первым пастухом на деревне, но после трехнедельного курса скорой сексуальной помощи, осуществленной мальчишками из столицы, он полностью отрекся от такой чести, совсем потерял интерес к овцам и уныло бродил по двору, как обдолбанный нарик, которого больше не радуют обыкновенные забавы, как то: взбежать на гору и согнать с нее комок шерсти, который живет только от дозы до дозы, от раза до раза. Взгляд у него стал скучающий, отживший, и все же в глазах был такой жадный наркотический блеск. Глаза почти человеческие. Он перестал быть собакой. Его звали Резвый. Такой резвый, что дальше некуда. Наверное, в конце концов он убежал и свалил в Таиланд. Теперь гавкает в своей одышливой старости на улицах Бангкока, с вирусом СПИДа в заднице и писцом, который весь день записывает за ним мемуары: «Все началось в один прекрасный день в сарае…» Помню еще, как однажды он проскочил за мной в сортир, встал на задние лапы, только я собрался помочиться, и облизал его. Вот, минет от собаки. И что это я так долго склонялся и спрягался на тему, будто у животных нет культуры? Но он, конечно, уже не был собакой. Он познал неизмеримые наслаждения человеческой жизни. И я, в сортире, с моим двенадцатилетним члеником во рту гомосексуально озабоченного Резвого, по-детски твердым, распираемым блаженством члеником, который впервые в жизни попытался извергнуть семя, но оно не вышло, и он остался стоять. Он остался стоять, как раньше, в воздухе, короткий и набухший, красный, со следами собачьих зубов, за двести километров от своей первой пизды. Да… За Резвого можно дать 70 000. Мой первый сексуальный опыт. Хотя не первый. Второй. Первым был кот (ц. 100 000), который лизнул мне его в сарае. Всего один раз. Заставить кота повторить — нечего было и думать. Он, наверно, сделал это по ошибке, а я, только-только начавший ходить в школу и ни разу не брившийся веснушчатый человечишко, пал жертвой домогательств со стороны кота. Хотя, если честно, мне тогда просто повезло, что он лизнул меня хоть один разок. У кошек язык шершавый и какой-то суховатый, и такой массивный, каким только может быть язык, и это было… Это был… ядерный взрыв, точнее, как бы ядерные испытания. Больше меня ни разу так не торкало. Женщины… Наверно, надо было просто продолжать с кошками. Может, поэтому у нас есть всякие фелинологические ассоциации? «Кошатницы», окруженные целым гаремом полизух. Но я не стал «использовать» животных в том смысле, в каком это обычно говорится. Работники в хлеву — разок перед сном. Интересно, как они это делали? На скамеечке для дойки? Уход за скотом… Может, это в этом смысле? Мужики охаживают овец. Нет. Скорее, это животные «использовали» меня. Я хорошо относился к животным, и они платили мне той же монетой. Годы спустя смотришь на это как на такое развитие Как бы обучение. Наверно, поэтому всех пацанят на лето отправляют в деревню. Девочки — иное дело. Эль-су в деревню не отправляли. Наверно, мама не пережила бы такой мысли. Яйца барана между Эльсиных ног… Нет. Вот: это был учебный процесс. Ты постепенно тюпаешь вверх по шкале: сперва кошка, потом собака, потом девочка, потом женщина, потом… потом женщина с камешком в носу, потом бисексуальная женщина, потом… А что потом? Мама?

Как бы то ни было: вот я, сижу (наконец-то пошел процесс ознакомления с вожделенной работой!) на безмерно скрипучем плетеном стуле в роскошной спальне в одном из районов столицы. Поздно ночью и рано утром. И наблюдаю совокупление.

Так-так… Они когда-нибудь кончат? Он не кончит? Нет, это, по всей видимости, типично исландское кино. Никакой собранности, как, впрочем, и во всей исландской жизни. Скукота! До чего я докатился? Смотрю на то, что считается интереснее всего на свете, а мне скучно! Мне, который в свое время прослушал песню Стинга до конца. Мне, который не вышел из зала, когда показывали «Круг». [176] Но там, в пейзажах, было хоть какое-то разнообразие. Горы разные, и все такое. А здесь топчутся по одному району. Причем по равнине. И явно по колдобинам. Вверх-вниз. Подозреваю, что это у них скачок № 1970. И у парня поршень все еще ходит, с одной и той же скоростью. И ни звука. Они не стонут. Бедные они. Бедный я. Смотрю на часы. 05:26.

— Эй, как дела? — говорю я.

— Зараза! — говорит она.

Она как-то быстро выворачивается из-под парня (виднеется презерватив), выбирается из постели и встает передо мной голышом, а я диву даюсь, как меня возбуждает: видеть, как она стоит такая голая amp; сердитая. Груди полны гнева, юные и маленькие.

— Слушай, ты, долбаный сраный извращенец гребаный! Вон! Пошел вон, урод! Расселся тут! Из-за тебя даже любовью спокойно заняться нельзя! Выматывайся отсюда!

Ну вот, все тебя гонят. Хофи. Вышибала. А теперь еще и они.

— Татуировка у тебя классная!

— Молчать! Вон! Убирайся!

Я уже поплелся было прочь со стула, как вдруг двери этой уютной спальни открываются, и в них белого-ловится молодое личико (ц. 60 000).

— Ой!

Двери закрываются, но голая сердитая опять распахивает их, и светлые волосы в коридоре опять превращаются в лицо, которое слушает, распахнув глаза: