— Нет-нет, — остановил его Дэнни. — Не надо. Дай мне тут малость постоять на четвереньках. Вернее, поползти. Я хочу доползти до этого тротуара, Лютер.
Дэнни и вправду пополз. Добравшись до тротуара, вскарабкался на него, прополз еще несколько футов и лег. Лютер сел рядом. В конце концов Дэнни, упираясь руками, принял сидячее положение. Он обхватил колени, словно только они его и удерживали от падения навзничь.
— Черт, — вымолвил он наконец. — Неплохо меня обработали. — Он улыбнулся разбитыми губами; перед каждым вдохом в груди у него посвистывало. — У тебя, случайно, платка не найдется?
Лютер полез в карман, дал ему платок.
— Спасибо.
— На здоровье, — ответил Лютер, и что-то в этой фразе их страшно развеселило: оба одновременно захохотали.
Дэнни промокал кровь на лице, пока вконец не загубил платок.
— Я к Норе шел. Мне надо ей кое-что сказать.
Лютер положил руку ему на плечо, раньше он никогда бы не осмелился проделать такое с белым, но при нынешних обстоятельствах это казалось очень даже естественным.
— Ей надо поспать, а тебе надо в больницу.
— Мне надо ее увидеть.
— Выблюй кровь и повтори.
— Нет, мне надо…
Лютер наклонился к нему:
— Знаешь, какой звук получается, когда ты дышишь?
Дэнни мотнул головой.
— Как у канарейки, у которой в груди дробина. Ты тут подохнешь.
Дэнни снова покачал головой. Согнулся, вздохнул. Никаких особых звуков. Снова вздохнул. На этот раз послышался тот самый звук, который описывал Лютер, — свист помирающей пташки.
— Далеко отсюда до Массачусетской? — Дэнни снова вырвало кровью. — А то я немного не в себе, ни черта не соображаю.
— Где-то кварталов шесть, — ответил Лютер.
— Ясно. Причем длинных кварталов. — Дэнни сморщился и при этом рассмеялся, потом сплюнул кровь на тротуар. — По-моему, у меня ребра сломаны.
— Которые?
— Да все, — сказал Дэнни. — Что-то мне совсем паршиво, Лютер.
— Знаю. — Лютер повернулся, согнулся, пролез Дэнни за спину. — Я тебя могу поднять.
— Попробуй.
— На счет «три»?
— Идет.
— Раз, два, три.
Лютер уперся плечом в спину этому верзиле, Дэнни заорал, но оказался на ногах. Шатался, но стоял. Лютер встал рядом с ним и положил левую руку Дэнни себе на плечи.
— Массачусетская наверняка сегодня будет битком, — заметил Дэнни. — Вот черт. Да и все больницы. Мои ребята уж постараются их наполнить.
— Кем наполнить-то?
— По большей части русскими. И евреями.
— Тут поблизости есть клиника для цветных, — сказал Лютер. — Не возражаешь, если тобой займется черный доктор?
— Да хоть одноглазая китаянка.
— Так я и думал, что ты согласишься, — проговорил Лютер; они двинулись дальше. — Будешь сидеть в кровати и просить, чтобы тебя не звали «сэр». Твердить, что ты, мол, самый простецкий парень.
— Вот ведь скотина. — Дэнни фыркнул, и на губах у него опять выступила кровь. — А ты здесь что делал?
— Пусть это тебя не волнует.
Дэнни покачнулся и едва не свалил их обоих.
— А меня волнует. — Он поднял ладонь, и они остановились. Дэнни поглубже вздохнул. — Как у нее, все в порядке?
— Нет. Не в порядке. Что она вам сделала такое? Она уже по всем долгам расплатилась.
— О-о! — Дэнни глянул на него, чуть откинув голову. — Она тебе нравится?
Лютер поймал его взгляд:
— В этом самом смысле?
— В этом самом.
— Черт, да нет же. Еще чего не хватало.
— Уверен?
— Хочешь, чтоб я тебя уронил? Да, уверен. У тебя свои вкусы, у меня свои.
— И что, Нора не в твоем вкусе?
— Как и все белые женщины. Веснушки. Крошечные задки. Тоненькие косточки, чудны́е прически. — Лютер скорчил гримасу и помотал головой. — Не для меня. Нет уж, сэр.
— Значит…
— Значит, — ответил Лютер, вдруг разозлившись. — Она мне друг. И я за ней приглядываю.
— Почему?
Лютер долго глядел на Дэнни.
— Потому как больше некому.
Дэнни улыбнулся разбитыми, почерневшими губами:
— Ну, тогда ладно.
— Кто это тебя? — спросил Лютер. — Видать, целая шайка трудилась, вон ты какая орясина.
— Большевики. Там, в Роксбери, кварталах в двадцати отсюда. Похоже, я сам виноват.
Он неглубоко вздохнул — раз, другой, третий. Склонил голову набок, и его опять вырвало. Лютер отступил назад, почти за спину Дэнни, чтоб не попало на башмаки, и еле устоял на ногах. Но хорошо было то, что рвота оказалась совсем не такая красная, как Лютер опасался. Дэнни вытер рот рукавом.
— Ладно, ничего.
В обнимку они проковыляли еще один квартал, и ему снова понадобилось отдохнуть. Лютер прислонил его к фонарю. Дэнни прижался к столбу спиной, глаза закрыты, лицо мокрое от пота. Наконец он открыл один глаз и посмотрел наверх, в небо, точно что-то там искал.
— Паршивый это был год, Лютер, вот что я тебе скажу.
Лютер припомнил собственный год и стал хохотать. Он прямо пополам согнулся от смеха. Это был не год, черт подери. Целая жизнь.
— Над чем ты? — спросил Дэнни.
— Над собой и над тобой.
— Что делать, когда все, на чем ты строил жизнь, оказывается паршивым враньем? — спросил Дэнни.
— По мне, так построить новую жизнь.
Дэнни поднял бровь.
— Ага, раз ты весь в кровище, стало быть, сочувствия хочешь? — Лютер отступил от Дэнни. — Не дождешься. Ежели тебя чего мучает — выкинь из головы. Богу на это плевать. И всем плевать. А ежели тебе чего надо сделать… Так сделай.
Черные губы Дэнни расплылись в улыбке.
— Все так легко, а?
— Ничего не легко. — Лютер покачал головой. — Но ясно как божий день.
— Хотел бы я, чтобы так было…
— Ты двадцать кварталов прошел, кровью блевал, но прошел, чтоб попасть в один дом, к одному-единственному человеку. И тебе еще какая-то правда нужна в жизни, белый парень? — Лютер хохотнул. — Другой правды на этом свете нету.
Дэнни ничего не сказал. Он смотрел на Лютера уцелевшим глазом, а Лютер смотрел на него. Потом он оттолкнулся от столба и поднял руку. Лютер подлез под нее, и так они прошли до самой клиники.
Глава двадцать восьмая
Дэнни пробыл в клинике всю ночь. Он плохо помнил, как Лютер уходил. Но хорошо запомнил, как тот положил на столик возле его койки пачку каких-то бумаг: