Цвингер - читать онлайн книгу. Автор: Елена Костюкович cтр.№ 114

Что ей ответить? Антисемитизм — необъятная тема. Куда нам за нее браться сейчас. Хотя вдруг — смешной взбрык — момент из детства. Как Вика сам развел антисемитскую истерию. А было это так. Все в доме посходили с ума. Шептались: Синай, Иордан, Дженин-Наблусские сражения. Беспрерывно был включен радиоприемник. Всю неделю взрослые не отходили от радио. В буфете таяла горка сменных батарей. Шел июнь последнего их киевского, шестьдесят седьмого года. Мама возмущенно задрала скатерть: ах, он, оказывается, снова под столом!

— Гоните! Гоните! А я буду антисимит! — выпаливает из-под стола Вика. — Сима перочинный ножик обещал купить в «Спорттоварах», а не идет! Сам все слушает про войну, про антисимитов слушает! А мне в «Спорттовары»! А дед не идет. Тогда я буду против Симы, то есть антисимит!

— Ну, Ребека, это «детские вопросики». Знаете выражение? Но попробую… Сразу после войны, конечно, мнилось: после Освенцима, после Гитлера повторения не сможет быть. Оказалось — еще как сможет. И погромы в Польше. И в Киеве в сорок шестом. А в сорок девятом одну знакомую чуть не посадили за цитату из Сталина: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма… Антисемитизм приводит трудящихся в джунгли. Коммунисты — последовательные и заклятые враги антисемитизма».

— Это Шталин сказал?

— Да. Как вы выражаетесь, Шталин. Собственным ртом в тридцать шестом году. А после войны Сталин использовал антисемитизм для укрепления курса на реставрацию монархии. Наряду с православием, возвращением погон и введением ритуалов, имитирующих церковные. Предполагалось переместить черту оседлости в Биробиджан.

— Интересно, до какой степени это понимали евреи.

— А они, то есть мы, готовы ко всему. И на расстрел шли, кажется, не ища объяснений, не спрашивая причину.

— Да… Сколько раз мы слышали вопрос: «Почему евреи шли на бойню как бараны?»

— Так это же после какой подготовки! В Германии, знаете лучше меня, евреев низвели до уровня насекомых. «Евреям запрещается ходить по тротуарам». «Еврею запрещается иметь канарейку». И ваши родители при встрече с евреем испытывали брезгливость, даже не будучи антисемитами. Общественное сознание моделировали так, чтобы еврей стал всем и каждому отвратителен. Чтоб его право на жизнь становилось сомнительно даже и для него самого.

— Знали бы, до чего трудно жить нам, потомкам, немцам: целой жизнью пытаешься искупить. Да зачем моя жизнь… В сравнении с теми жизнями…

— Ребека, только ли немцы? А прочие нации? А Америка? Помните воспоминания Голды Меир о конференции в Эвиане? Она сидела в роскошном зале и слушала, как делегаты тридцати двух стран поочередно объясняли, что они хотели бы принять еврейских беженцев, но что, к несчастью, не могут. Как будто не понимали, что «квоты» — живые люди, которым предстоит оказаться в концлагерях.

— Но человечество еще не знало…

— …что евреев ждали не лагеря, а печи.

— Рузвельт хотел открыть двери беженцам. Но Дженкинс обвинил президента of going on a visionary excursion into the warm fields of altruism.

— Ребека, у нас есть в новых поступлениях. Тоже в тему. Вот сэмплер с синопсисом.

25 апреля 1943 года. Пасхальное воскренье. На Бермудах прошла встреча на государственном уровне. Кругом цвела сирень. Договорились. Конференция, посвященная судьбе евреев Европы, решила не решать ничего… Не будет ни воззвания к Гитлеру, ни предложения нейтральным странам выступить посредниками, ни предложения обменивать немцев, захваченных в плен, на евреев… Через несколько дней — седьмого мая — немцы потопили в крови Варшавское гетто. Пятнадцатого мая один из руководителей Всемирной еврейской организации Шмуэль Цигельбойм покончил с собой в Лондоне, оставив письмо: «Ответственность за уничтожение польских евреев лежит на правительствах союзных государств, которые не предприняли ничего, чтобы предотвратить это преступление».

— Возьмите несколько сэмплеров для показа вашим издателям. И еще, вот бумаги по той теме, что мы обсуждали в прошлый раз, по «Субботней радости».

— Oyneg Shabes.

— Да. Я на связи с Самуэлем Кассовым, на днях смотрел документы. Вот фото этих железных бидонов от молока, в которых закопали бумаги. Все, что он собрал по группе Эмануэля Рингельблюма. И сами тексты: «Я пишу свою последнюю волю, всех хватают, увозят. Это конец гетто. Связанных с работой людей остается трое — Лихтенштейн, Гжевач и я. Мы должны торопиться хоронить ящики, у нас остались считаные часы».

— Рингельблюм! У меня с прошлого года он из головы не выходит. Я все думаю: его вывели из гетто, он мог бы спастись. Но он вернулся в гетто, добавлял все новые и новые поденные записи, памятки погибших, документы об убийствах…

— Вот, о вопросе — евреи бездействовали? Я считаю, не бездействовали. Сражались. Доступным способом. Пиша. Даже детям было сказано записывать, что с ними было. Чернил не было — разводили копоть. Бумаги не было — обдирали обои. Последними силами старались слово спасать, когда у людей уже не осталось надежды. Слову единственному и привелось спастись.

— Это стыдно, напыщенно звучит, но и мы делаем то же самое, мы, архивщики. Тоже ищем, публикуем, пишем комментарии, датируем, привязываем к месту, контекстуализируем.

— Кстати о зарытых бидонах. О третьей канистре. Которую еще не нашли. Я думаю иногда, вот бы ее суметь выкопать — чего еще я хотел бы от жизни? Вроде того самого подвига, о котором стучит пепел в сердце. Извините, Ребека, рассусолился, расчувствовался. А может, чересчур много выпил.

— Что такое рассусолился?

— О, это я уж слишком с вами по-русски заговорил. Есть, оказывается, хоть одно слово, которое вы не знаете. «Рассусолился» значит… Э, не могу перевести ни на один язык! Хороший вопрос! Да есть ли вообще в русском это слово? Или я его только что при вас выдумал?

— Ладно, сама догадалась. Вы не поверите, Виктор, но я как раз знаю кое-что о третьей канистре. Ее выкапывают именно сейчас. На территории китайского посольства в Варшаве. Искатели получили разрешение. Но только на периферийный участок. Китайцы не пускают копать в центральную зону посольства. Так что не знаю, доберутся ли до нее.

Да. Но есть у Виктора и своя «третья канистра», своя задача. Теперь можно спросить Ребеку о краеугольном.

— Хочу с вами посоветоваться, Ребека. Вы знаете, Жалусский — мой дед. Я сегодня получил на опцион его дневники и фронтовые тетради, найденные в Болгарии после примерно такого же захоранивания, как те, ну, как канистры. Смотрите, фотография: рукописи, спрятанные в половицах.

— Ох. У меня мурашки прямо. Ничего себе история. Плюс еще в ней рабочее и личное перекрещиваются. А помните… в таких половицах Бруно Шульц спрятал роман «Мессия», так и не нашли.

— Но эти болгары путают, видать, моего деда с Шульцем. Они хотят сто двадцать тысяч долларов за шесть тетрадей и за коробку непонятных бумаг.