Глава тайного общества сделал паузу, довольно долгую, чтобы посвящаемый проникся услышанным, понял суть пророчества Исайи, и лишь затем продолжил свою речь:
— Однако выбор твой. Ты можешь пойти на подвиг души своей по доброй воле, с довольством, но ты можешь с полным правом избрать для себя иной путь врачевания, менее жертвенный. Ты — Великий Посвященный, ты волен поступать по своему выбору и по велению своей души.
Возможно, глава тайной школы в Енгадди не знал, что у Иисуса нет права личного выбора, хотя это маловероятно; но что сам Иисус этого не знал, так это совершенно точно. Более того, он не скоро узнает о решении Собора Великих Посвященных, а станет лишь догадываться о постороннем вмешательстве в ход событий, еще и о том, что каждый его шаг находится под чьим-то негласным оком. Он даже станет подозревать в этом кое-кого из своих слуг (а действительно, жрецы скрывались под личинами верных слуг), но твердой уверенности так у него и не получится. Он так до конца дней своих не поймет, что жрецы-приставы поначалу исподволь подчинили силой духа своего маму его Мириам, когда же сам Иисус начал подниматься по ступеням посвящения, то стали направлять и его самого не только толковым советом, но более всего силой духа, на предназначенный решением Собора Великих Посвященных путь жертвы умилостивления. Жертвы, ради искупления грехов человеческих. Не зная ничего этого, Иисус посчитал право личного выбора жизненной стези истиной и, как подобное бывает часто с людьми, впал в искушение: нужно ли ему напророченное в далеком прошлом, стоит ли принимать на себя роль Мессии, зная неотвратимый конец трудного и вряд ли благодарного при жизни пути.
Пример Иоанна Крестителя особенно тревожил Иисуса. Л Самсон? Посильно ли ему, Иисусу, подобное?
Он не готов был вот так, без раздумий, ответить Посвященным старейшинам ессеев о своем решении.
Пауза затягивалась. Тогда глава братства посоветовал Иисусу:
— Удались в пустыню.
В тайном центре ессеев в Енгадди было специальное место, где сомневающийся в чем-либо мог наедине с собой поразмышлять м прийти к определенному выводу. Подвергнуться искушению од иночеством.
Выше Енгадди, там, где ессеи выращивали кунжут и обрабатывали виноградники, крутая тропинка вела в пещеру, довольно тщательно скрытую от случайного взгляда. В нее входили меж двух дорических колонн, вырубленных в скале, подобно тем, какие находились в Иосафатовой долине в Убежище Апостолов. Вид из пещеры был изумительный: глубокая и узкая долина с редкими белыми домиками, утопающими в зелени виноградников, а дальше — Мертвое море. Неподвижное и серое, сдавленное печальными горами Моавитскими. Сам же человек, созерцающий все это, чувствовал себя так, будто находится он в орлином гнезде над пропастью.
В пещере этой в качестве духовной пищи имелись свитки с изречениями пророков, а также укрепляющие благовонные масла; для телесной же пищи только сушеные финики и ключевая вода, с уютным журчанием выбегающая из расщелины в скале. Она же предназначалась и для омовения.
Вот туда и удалился Иисус. Перечитать то, что ему было хорошо знакомо, но теперь уже новыми глазами, с более глубоким осмыслением. Особенно внимательно вдумывался он в каждую фразу пророка Исайи: «Кому открылась мышца Господня?», «На подвиг души Своей Он будет смотреть с удовольствием… и грехи их на Себе понесет», «Я дам ему честь между великими… за то, что предал душу Свою на смерть…» Судьба?! А если судьба, то не дрогнет ли он, когда настанет час испытания, час истязаний перед казнью, не возопит ли он о пощаде, когда наступит миг казни?!
И усмехнулся, вспомнив, как он осуждал Моисея за малодушие и робость. Теперь выходило, что он сам искушаем малодушием и робостью, неверием в свои силы.
Однако Моисею предстояло великое: вывести народ свой из рабства и дать ему законы общежития, законы веры. Но куда выводить народ Израиля сейчас, какие ему нужны сегодня законы бытия, если они уже есть — мудрые законы Моисея. И — откровение. Не выводить нужно народ, он и так рассыпан по многим странам силой победителей, его нужно собирать. Объединить духовным единством. Чтобы люди почувствовали себя способными вырваться на свободу из крепких объятий Рима, который является царством Сатаны, печатью зверя. Но на благо ли это? Не приведет ли такая борьба к окончательному исчезновению Израиля? Нет! Не приведет. Свобода победит! Она не может не победить! Даже ценой жизни части народа. Ценой его собственной жизни.
Все так. Однако чтобы решиться на самопожертвование, нужно избрать верный путь. Но какой?
Можно, объявив себя наследником и правопреемником Давида, воскликнуть подобно Исайи: «Я растопчу народы в гневе моем, я напою их моим негодованием, я опрокину их силою на землю!» Объявив себя царем и Первосвященником, стать новым Макковеем? Да, можно рискнуть. Все равно — смерть, а она краше в борьбе. Но… Можно ли насилием победить насилие? Может ли меч положить конец царству меча? Не вызовет ли все это к жизни новые темные силы, силы мрака, силы зла?
Есть путь Иоанна Крестителя, который бросил открытый вызов фарисеям и саддукеям и который дополнял законы Моисея своим видением очищения души и веры в Бога. Но и он, похоже, не даст ожидаемой пользы, ибо крещение водой — одна из степеней Посвящения, принятых в Египте. А можно ли весь народ или большинство из него принять в сонм Посвященных, не дав к тому же нужной подготовки к великому акту?
Не лучше ли, крестя водой, раскрывать для крещения ту истину, какая по сей день остается достоянием нескольких тайных святилищ и малого числа Посвященных?
Но он принял на себя обет молчания. Разве может он нарушить слово? Отступничество — не путь честного проповедника. Первая ложь породит новую. Так без конца и края.
Скорее всего, нужно идти путем египетских жрецов, которые исподволь, через укрепление веры в своих богов, которую хранили сами, и своим примером вели за собой массы, одновременно прививая им ненависть к гиксосам, поработившим Египет. Путь долог, но в конце концов он приведет к желаемому результату и в Израиле. Именно так! Проповедовать среди людей суть веры в Господа, суть законов Моисея — высокую нравственность, самосовершенствование, полную свободу мысли и духовной жизни, ясное понимание главного: Бог в каждом!
Но разве этот путь не на десятилетия и даже не на столетия? А как быть с тем, что переживает народ сегодня?
Мыслями перенесся Иисус в Иерусалим, в Храм Соломона, где больше культа, чем веры истинной, так ему показалось, и это же подтвердил наставник, его сопровождавший; затем в Нижний город с его нищими и убитыми горем, — он вновь почувствовал то унижение, какое испытал в те минуты, когда, увлекаемый наставником, спешил укрыться в пещерах от преследователей-легионеров, готовых схватить их и отправить на казнь только за то, что вокруг них собрался народ. А сами пещеры с их сумасшедшими обитателями? Тоскливо стало на душе Иисуса. Особенно, когда он мысленно перенесся к желтым берегам Силоамского источника.
День тянутся за днем, борению мыслей, однако, не было видно конца. Иисус никак не мог определиться, имеет ли смысл рисковать жизнью, став проповедником, а если да, то какую цель ставить перед собой и по какому пути двигаться, чтобы достичь желаемого.