Камера смертников - читать онлайн книгу. Автор: Василий Веденеев cтр.№ 48

Разные мысли одолевали Ромина, деньжата кончались, все чаще он поглядывал на припасенные бумаги, как его вдруг вызвали и направили прямиком в личное распоряжение самого барона.

Раньше поручик от толковых людей не раз слышал, что Врангель сумел заполучить сокровища Петербургской ссудной кассы, наскоро эвакуированной в семнадцатом году в город Ейск, а оттуда, по указанию командующего войсками юга России Деникина, переправленной в югославский порт Катарро. Слышать-то слышал, но никогда и предположить не мог, что не только увидит пресловутые сокровища, но и будет держать их в руках, мять и корежить золото, готовя его к перепродаже. Среди ценностей оказалось не только золото, но и редкие картины известных мастеров, дорогой хрусталь. Там же находились и солидные запасы серебра Петербургского монетного двора.

Семьдесят ящиков серебра, по пятнадцать пудов каждый, купили у барона англичане. Американцы взяли семьсот ящиков золотого лома — только ломом, таково их безоговорочное условие, — потому и понадобились для превращения изделий в лом надежные офицеры из контрразведчиков, которым барон доверял.

У Врангеля опять появились бешеные деньги, а Ромин сурово задумался над своей дальнейшей судьбой — так ведь и вскорости ликвидировать могли, чтобы не сболтнул кому случаем про сокровища и куда они теперь поплыли: сам работал в контрразведке, знает, что почем. И он сбежал.

Пошатавшись несколько месяцев по Франции, направил свои грешные стопы в Германию, где под Мюнхеном, в имении майора Кохенгаузена, тихо жил известный генерал Петр Николаевич Краснов, участвовавший в семнадцатом году в неудавшемся мятеже Крымова-Керенского, отпущенный красными под честное слово больше не воевать, вернувшийся на Дон и собравший там в восемнадцатом году в Новочеркасске «Круг спасения Дона», который избрал его атаманом Всевеликого Войска Донского, взамен генерала Каледина. А рядом тогда терлись немцы, с которым Краснов поддерживал тесную дружбу.

Как бывший казачий офицер и член Российского общевоинского союза, Ромин надеялся получить у генерала помощь и поддержку. Получил. Правда, Краснов быстро установил, что Ромин на самом деле не кадровый казачий офицер, а трансформировался из пехотинца в кавалериста только на некоторое время волею военных судеб, но все же дал ему рекомендательное письмо к деятелям «Союза офицеров армии и флота», располагавшегося в Данциге.

«Союзом» заправляли бывший царский генерал Лебедев и генерал Глазенап. Активным функционером союза являлся сменивший добрый десяток цветов знамени лозунгов, широко известный глава армии дезертиров Станислав Никодимович Булак-Балахович, опустошавший набегами своих банд территорию молодой Советской России. Поручик Ромин генералу Глазенапу понравился, и он оставил его в Данциге.

Связи у господина генерала оказались самые разнообразные: теснейшие — с немецкой разведкой, немедленно взявшей на заметку Ромина, хорошие — со вторым отделом штаба латвийской буржуазной армии, теплые — с бароном Фирксом и месье Барби, представлявшими интересы французской разведки, приятельские — с неким господином Судаковым, помощником военного атташе Англии в Латвии и, через него, подобострастные — с сэром Уинстоном Черчиллем, к которому Глазенап ездил на поклон в Лондон.

В старом Двинске, названном местными жителями Даугавпилсом, у «Союза» имелось «окно» на границе, и Ромин частенько провожал туда людей. У него появилось широкое поле выбора — кому подороже продаться, под полу чьего сюртука сунуть голову, ища денег, защиты и устраивая дальнейшую судьбу. Прикидывая так и эдак, поручик наконец сделал ставку на немцев и сначала считал, что не прогадал: они пригрели, убрали из Данцига, помогали, а потом сунули сюда, в Россию. Как он не хотел этого, но знал — отказ означает конец.

Вот и пригодились подлинные справочки и мандатики, собранные среди документов красного госпиталя, захваченного в той деревне, где так неожиданно встретились с Димкой Сушковым. Ромина забросили в Западную Белоруссию, оттуда после ее освобождения он перебрался глубже в Европейскую часть России, благо документы были в порядке, национальность русская, а о судьбе Сушкова он узнал каким-то случаем и почел за благо не навлекать на себя подозрений, пытаясь выяснить подробности его ареста.

НКВД — организация серьезная. Это Ромин уяснил для себя раз и навсегда, а потому совершенно незачем светиться, расспрашивая о взятом ими Димке, на которого он, честно признаться, рассчитывал.

Ромин, принявший фамилию Федулова, жил тихо, выжидая условного сигнала от хозяев. Войну встретил восторженно, даже напился втихаря на радостях и хвалил, безудержно хвалил себя за то, что не промахнулся, поставил именно на ту лошадку. Что Англия и Франция? Пыль под немецкими сапогами! Британцы, подобно побитым псам, поджав хвосты, драпали из Дюнкерка, а над равнодушно-гордым к эмигрантам Парижем развевается полотнище со свастикой, да и только ли над Парижем?

Мелькнула даже шальная мысль: не податься ли ему в Петербург, не узнать ли там о судьбе матушки барона — Марии Дмитриевны Врангель? Слышно было, что она пристроилась при большевиках смотрительницей в музей имени Александра III. Такие старухи, особенно из скандинавских баронских родов, на диво живучи, может, еще тянет старушенция, скрипит помаленьку?

Но потом возбуждение улеглось, и он с еще большим нетерпением стал ждать, когда немцы войдут в Москву — уже пали Минск, Вильнюс, Рига, Смоленск, Киев! В октябре сорок первого Ромин радостно потирал руки — скоро, уже скоро, недолго осталось мучиться, но произошло нечто страшное: немцы дрогнули, потом сломались и покатились назад.

Ромин с ужасом слушал радио — неужели и Гитлеру суждено разделить трагическую судьбу Наполеона? С одной стороны, очень приятно, что русские бьют и гонят проклятых немцев, с которыми и он тоже когда-то воевал, а с другой стороны — это побеждают иные русские, чуждые и враждебные. Вот и получается — одних предал, но и другим своим до конца не стал.

В сорок втором его отыскал усатый неприятный мужик по фамилии Скопин. Назвал пароль, передал рацию и задание. Тогда Ромин понял, что надо было в начале войны не хлопать в ладоши и водку жрать, а убираться подальше, так чтобы его следов не могли обнаружить ни те ни другие, поскольку ему оказались, в конце-то концов, чуждыми все. Уехал бы в эвакуацию, а там забрался еще глубже, спрятался еще надежнее — так нет, хотелось видеть, как немцы войдут в Москву. Дурак!

Убить Скопина, пришедшего от немцев, Ромин не решился. И вот теперь мотайся вместе с ним в одном служебном купе из Москвы на Урал и обратно, выстукивая в эфир позывные и торопливо передавая шифровки. Накроют их когда-нибудь, ей-богу накроют!

Папироса давно потухла, из щели немилосердно дуло — наверное, убирая антенну, он забыл плотно прикрыть окно или засуетился, потому как нервишки все чаще и чаще сдают… Храпел на полке усатый Скопин, мерно поднималась в такт его дыханию черная железнодорожная шинель, укрывавшая грудь и ноги напарника, пришлепывали губы с запекшейся в углах рта слюной, веки во сне мелко вздрагивали, и на поросшей волосами шее пульсировали крупные, как веревки, артерии.

Качало вагон, качалось пламя свечи в фонаре, тени скользили по лицу Скопина, а Ромину неудержимо хотелось сдавить руками его пульсирующие на шее жилы, ощутить, как хрустнет под пальцами горло, как задергается тело прощающегося с жизнью напарника. А потом выбросить на ходу рацию в снег и спрыгнуть самому. Чемодан куда-нибудь под лед, сесть на другой поезд — и к чертовой матери!