Он не мог различить бортовой номер и не знал, была ли это машина бригады, попавшая в плен к чеченцам, или их собственная, находившаяся на вооружении. Упирался трубой в подоконник, выцеливая машину. Обращался к флагу за окном, как к живому существу, уговаривая не колыхаться, не заслонять прицел. Беззвучно уговаривал Чижа и Ноздрю не высовываться из своих амбразур. Уговаривал себя не спешить, не дышать, а медленно, внатяг, давить на спуск. И делая выстрел, расщепляя мгновение выстрела на крохотные частицы времени, успел зафиксировать — реактивный удар, прянувший в глубь квартиры, удаляющийся, желтый, как мохнатый шмель, полет гранаты, попадание под днище машины, полыхнувшей коротким взрывом, слепящую, как маленькое солнце, вспышку на оконечности пушки и грохот в квартире, погрузивший его в слепоту.
Глава восемнадцатая
Бернер начинал в корпорации свое рабочее утро, пройдя сквозь гранитный величавый портал. Охрана в мундирах с серебряными нашивками «секьюрити» поднялась ему навстречу, отдавая честь. Портье с поклоном, мягко улыбаясь, нажал кнопку лифта. Скоростная озаренная капсула, пахнущая вкусными лаками, брызнув легкой музыкой, вознесла его на вершину здания. Бодро прошагав сквозь приемную, легкомысленно и изящно кивнув секретарше, Бернер оказался в своем кабинете. В «кабине», как называл он стеклянную призму, врезанную, как кристалл, в каменную вершину старомодного сталинского дома.
Из этой застекленной кристаллической кабины он, словно летчик, управлял полетом корпорации, вписывая ее в могучие турбулентные потоки мира. За толстыми прозрачными стенами огромная панорама Москвы кудрявилась розовым утренним паром, мохнатыми трубами, бессчетными слюдяными крышами, золотыми церквами, тусклыми мостами над замерзшей петлей реки, площадями с мерцающей каруселью машин, длинными, как надрезы, радиальными проспектами, в которых, окутанная голубоватым дымом, двигалась размытая плазма.
Он плотно и удобно уселся в кресло. Оно послушно скрипнуло, откликаясь на давление его затылка и позвоночника. В дубовую панель стены были врезаны медные корпуса часов с эмалированными циферблатами. Часы показывали время в различных часовых поясах Земли, что облегчало слежение за циркуляцией финансовых потоков, перетекавших с ночной половины планеты на дневную. Лунно и выпукло светились экраны — вход в Интернет, в базы данных, описывающих деятельность корпорации, в телесеть мирового вещания, в студию «Останкино», которую он контролировал. Телефоны связывали его с Кремлем, с государственными службами в Москве и провинции — нарядный диспетчерский пульт со множеством клавиш и кнопок.
«Кабина», в которой он разместился, была комфортабельна, оснащена быстродействующими системами, направлявшими махину корпорации в туманном, наполненном опасностями и угрозами небе. Как нагруженный «Боинг» меняет высоту, скорость, ложится в вираж, так корпорация откликалась на малейшее проявление его воли.
Каждое утро он начинал с серии коротких телефонных разговоров с самыми нужными и влиятельными людьми. Эти разговоры не содержали в себе ничего существенного. Были лишены делового наполнения. Они являлись опознавательными знаками, свидетельством того, что он есть, существует. Фигурирует в сфере политических и деловых интересов. Так перекликаются и пересвистываются птицы в лесу. Воют в степях волки. Посылают сигналы радиомаячки, установленные по краям заминированного поля.
Он позвонил двум вице-премьерам, поздравил их с Новым годом. И одному забавно пересказал его гороскоп, рекомендуя наиболее благоприятные дни для поездки в Америку на встречу с директором Международного валютного фонда, а другому — короткий смешной анекдот про евреев с двумя обрезами, тот самый, что слышал в новогоднюю ночь.
Позвонил главному таможеннику страны, ни словом не напоминая о крупной партии немецких лимузинов, собственности корпорации, которая должна была без досмотра пройти границу и достичь Москвы. Он лишь напомнил таможеннику, что через день у него состоится теннисный матч-реванш, во время которого он надеется отыграться после недавнего поражения и все-таки обыграть такого блистательного теннисиста, каким слывет таможенник.
Позвонил председателю Совета Безопасности, человеку враждебному, приближенному к той группе «державников», от которой исходила угроза. В своем поздравлении Бернер упомянул, как высоко о председателе отозвался американский посол на недавнем приеме в «Спас Хаусе».
Затем помедлил, пригладил волосы на висках, поправил широкий шелковый галстук и позвонил дочери Президента.
Ее милый, простой, с насмешливыми переливами голос волновал его. Разговаривая с ней, обмениваясь пустяками, он испытывал легкое, похожее на головокружение возбуждение. Извинился за то, что не позвонил в новогоднюю ночь, знал, что семья празднует тесным кругом, и решил не тревожить. Сказал, что с друзьями-банкирами обсуждали политическую обстановку, проблемы выборной кампании и все, как один, решили, что ей, дочери Президента, лучше других знающей психологию отца, следует стать имиджмейкером, создать новый, неожиданный, привлекательный для народа образ Президента. Еще он сказал, что на телеканале, который он контролирует, создана специальная группа для приготовления роликов, где Президент предстает добрым семьянином, любителем русской природы, физически крепким человеком, спортсменом, рыбаком и охотником. Под конец похвалил новогоднее послание Президента, мельком заметил, что не забыл своих обещаний и уже позвонил в Париж, в отделение банка «Барклай».
Разговор вышел крайне удачный, легкий и закончился договоренностью встретиться через день в театре на премьере у Марка Захарова.
Бернер откинулся в кресле, выполнив утренний ритуал телефонных звонков. Оповестил друзей и врагов о том, что он занял свое место в застекленной кабине и корпорация, управляемая его волей и разумом, мягко и мощно дыша двигателями, продолжает ровный горизонтальный полет. Он уже был готов пригласить к себе заместителей и выслушать их доклады. Но ему вдруг болезненно захотелось услышать голос Вершацкого, которого сегодня не станет. Запомнить какую-нибудь фразу, чтобы потом вспоминать после смерти. Он не мог объяснить этой болезненной потребности и решил, что это видоизмененное желание получить сувенир от уходящего друга. Вместо вещицы — голос. Вместо предмета — фразу и интонацию.
Он набрал номер.
— Яша, милый, — услышал он голос Вершацкого, и этот голос, обычно ироничный, язвительный, теперь показался ему растроганным и взволнованным.
— Только что собрался тебе звонить. Просто телепатия какая-то!
— Не мудрено, — сказал Бернер. — Мы чувствуем друг друга на расстоянии, как кошки!
— Мне показалось, в новогоднюю ночь я чем-то тебя огорчил. Не мог понять, чем и решил позвонить.
— Господь с тобой, Левушка! Ты был, как всегда, безупречен. Как английский аристократ!
— Мы не должны огорчать друг друга. Нас так мало, настоящих друзей! И будет еще меньше. Я хочу, чтобы мы в любых, самых страшных обстоятельствах оставались друзьями!
— Так и есть! Этот год обещает быть трудным, во многом решающим. Хочу, чтобы нас чаще видели вместе. Пусть враги знают, что мы нерасторжимы и потому непобедимы! — Бернер вслушивался в слова Вершацкого и все искал среди них такие, что запомнятся навеки.