У штрафников не бывает могил - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Першанин cтр.№ 20

Кое-кто из ребят слово «таз» воспринимал как банную посуду. Пришлось объяснить, какие тяжелые раны оставляет пуля, попавшая в поясницу или тазобедренную часть: раздробленные кости, пробитый мочевой Пузырь и почки, наконец, простреленная мошонка. Рассказал, что с такими ранами ребята лежат и мучаются в госпиталях месяцами. Некоторые после выписки к женам не возвращаются — не с чем. Короткая лекция имела успех, дело пошло веселее.

Разжалованный майор Зеленко, на правах обиженного, держался поближе ко мне и по-прежнему уклонялся от ползания по-пластунски. Не выдержав, я поставил его по стойке «смирно» и спокойно растолковал требования устава. Обращался к бывшему майору на «вы».

— Убьют же вас, товарищ рядовой. Вам всего тридцать восемь лет, а вы о физической форме совсем не заботитесь.

— Готовая мишень, — поддержал меня Осин. — Оброс жиром, через сто шагов задыхается.

Блатных (или уголовников) во взводе насчитывалось человек восемь. Вроде немного, если учесть, что численность взвода перевалила за сто человек. Но сплоченность бывших воров, их непонятный язык и наигранная бесшабашность (нам на все наплевать!) рождали у многих бойцов, особенно сельских, робость перед уголовниками.

Старшим, или «бугром», в их компании был узкоплечий, морщинистый, не производивший большого впечатления вор по кличке Тихий (фамилия его была Тиханов). Словно подтверждая свою кличку и фамилию, он вел себя спокойно, ничем не выделяясь. И голос у него был тихий. Приказам подчинялся и не вступал в пререкания.

Единственное, от чего он уклонялся, была уборка помещений и вынос мусора. Это являлось для него нарушением каких-то воровских законов, и он обычно незаметно исчезал, ссылаясь на боль в суставах. На самом деле этот морщинистый, сутулый мужик был физически крепок и вынослив.

Ходили слухи, что Тихий отсидел лет десять за грабежи и кражи. Свою компанию, хотя мы ее раскидали по разным отделениям, держал в кулаке. Его помощником был крепкий широкоплечий парень по кличке Дега, весь татуированный, всячески показывающий свою силу и авторитет. Имелось несколько «шестерок», среди которых я запомнил крикливого вора по кличке Буленок.

Скажу откровенно, с уголовниками я вел себя настороженно. Считал, что именно от них могу получить пулю в спину, когда буду поднимать людей в слишком опасную атаку. Неудачное слово «слишком». Любая атака — смертельно опасна. Я поделился своими мыслями с Левченко.

Он разъяснил коротко и ясно, что от выстрела в спину не застрахован никто. Даже в обычной пехотной роте, будь она трижды гвардейская. Но в их штрафной роте явных случаев не было.

— Ну и, кроме того… — Левченко усмехнулся, раздумывая, говорить мне или нет. — У нас с местными авторитетами вроде негласный договор заключен. Если кто из офицеров или сержантов получит пулю сзади, то с Тихим, Дегой и еще кое с кем из компании заканчиваем сразу Пристрелим без всяких разбирательств.

Учения продолжались, правда, без боевых стрельб. Почти каждый день приходило пополнение. По одному-два человека во взвод. За полторы недели численность моего третьего взвода достигла ста пятнадцати человек.

Я бегло просмотрел большинство дел, но для нормальной беседы с каждым вновь прибывшим времени не хватало. Много было осужденных, признанных судом дезертирами. Но немалая часть из них не пыталась бежать из армии. Удрав в самоволку, загуливали, забывая про время, а затем не могли найти свое подразделение. По пьянке нередко теряли оружие.

К весне сорок четвертого года Красная Армия освободила большую часть оккупированной территории страны. К нам поступали люди, прожившие в оккупации с сорок первого — сорок второго годов. Некоторые как жили до войны с семьями, так и продолжали жить при немцах. Окруженцы из числа бойцов и командиров, не сумевшие перейти линию фронта и оказавшиеся в глубоком тылу, находили одиноких женщин и тоже налаживали свою жизнь. Все они работали на каких-то предприятиях.

Работа на врага считалась предательством. В основном к нам попадали люди с предприятий, ремонтировавших мелкую военную технику, обмундирование или обувь для врага. Получали они крепко — месяца по два-три штрафной роты.

Однажды я заговорил с бывшим капитаном: почему он не ушел в партизаны, не принимал участия в подпольной работе? Капитан посмотрел на меня, как на малого ребенка:

— Какие партизаны? Лесов вокруг нет, про партизан и не слышали. А подпольщики? У нас в райцентре все дела свои местные, из управы, и полицаи вершили. Знали, кто чем дышит. Подпольщиков в первые недели похватали.

— Значит, все на фрицев работали и под юбками отсиживались?

Чувствуя, что я завожусь, бывший капитан стал рассказывать, что, уйди он в партизаны, полицаи расправились бы с семьей.

— Никого бы не пощадили, — убеждал он меня. — Даже детей.

В то время я не понимал таких людей. Я жил войной, фронтом, победой. Я не представлял в полной мере всю трагедию оккупации, зато нагляделся на погибших друзей, которые полегли, чтобы освободить нашу землю. Я презирал капитана. Будь он рядовой или сержант, относился бы по-другому. А здесь капитан (хоть и бывший), командир батареи…

— Ладно, иди, — прервал затянувшееся молчание Левченко. — В боях свою вину искупишь.

Я не запомнил ни имени, ни фамилии того капитана. Помню только, что он был артиллеристом, и назову его коротко — Пушкарь. Позже он доказал, что умеет воевать. Зато история другого штрафника, бывшего старшего лейтенанта Велихова, врезалась в память крепко, как пример человеческой подлости.

С ним получилось вот что. Велихову поручили возглавить разведгруппу и выяснить обстановку на подходах к какому-то городку. Дивизионная разведка рангом повыше, чем полковая. Выехали на легком трофейном вездеходе с пулеметом и на мотоцикле. На развилке дорог разделились: пять-шесть человек на вездеходе во главе с Велиховым поехали по одной дороге, а трое мотоциклистов — по другой.

Всех деталей происшествия я не знал. Но, судя по всему, мотоциклисты попали в засаду, вездеход тоже был обстрелян. По приказу Велихова основная группа развернулась назад и помчалась, ничего не выяснив. Разведчики даже своих погибших редко оставляют, не говоря о раненых. Ребята рассказывали, что долго слышали перестрелку, взрывы гранат, уговаривали старлея вернуться на помощь.

Но Велихов рассудил для себя верно, что трое его разведчиков обречены, и рисковать не захотел. Его судили за невыполнение приказа, разжаловали и дали два месяца штрафной роты. Подтянутый, спортивно сложенный Велихов в беседе со мной утверждал, что задание он выполнил. Выяснил, что дорога перекрыта противником, и рисковать полученными сведениями не стал. Я никогда не читал нотации своим штрафникам, считая, что все точки поставил трибунал. Но откровенная трусость офицера возмутила меня:

— Что ты там выполнил? Наши по стрельбе и так догадались, что впереди фрицы. Ребят тебе не жалко было? Которых добивали, а ты шкуру свою спасал.

— Может, с точки зрения морали я был не совсем прав, — вежливо и грамотно объяснил свое поведение старший лейтенант. — Но задание я выполнил и сохранил остальную группу.