Поругание прекрасной страны - читать онлайн книгу. Автор: Александр Корделл cтр.№ 77

— Мне пора идти, — шепнула она.

— Я зажгу лампу, — сказал он.

— Ах, не надо! — ответила она, и я слушал, как она одевается во мраке совсем рядом со мной. Скрипнул замок.

— Приходи скорее, — сказала она.

Дверь за ней закрылась.

Мужчина крякнул, перевел дух и вскочил с постели. Едва он отодвинул портьеру, я ударил, мельком успев заметить расстегнутую рубашку из белого шелка, толстую шею и тяжелый подбородок. Вскрикнув, он отлетел назад, наткнулся на туалетный столик и опрокинул его — затрещало дерево, зазвенело стекло. Он застрял между столом и кроватью, болтая ногами, и визжал, как женщина. Я прыгнул в окно. В пятнадцати футах внизу — мощеный двор; я упал, тотчас вскочил, сшиб с ног конюха, выбежавшего из конюшни, и помчался по узкому проходу на улицу, а сзади нарастал шум погони. В конце улицы Тиддер я свернул налево, в спасительный простор лугов. Спустившись к реке, я переплыл ее напротив замка, не осмеливаясь вернуться к лланфойстскому броду — там могли быть солдаты. Весь мокрый, стуча зубами, я достиг подножия Блоренджа и углубился в его леса — теперь мне уже ничто не грозило. Перебравшись через канал, я поднялся на гребень мимо пруда, спустился по Тэрнпайку и вышел на Бринморскую дорогу, к открытым склонам Койти. Звезды еще не померкли, когда впереди показался Нанти. Здесь, как и на Гарндирусе, в темноте пылали печи ночной смены, а вдоль Гарна мерцали огненные точки кричных горнов.

Но прямо подо мной во впадине Кум-Крахена был мрак. Там колыхался туман, и в его белесой пелене, точно раны, чернели обвалившиеся стены и трубы заброшенного завода. Я сел на пригорке, закопал оба кошелька и пересчитал монеты: тридцать восемь соверенов и еще мелочь — мне ни разу в жизни не приходилось видеть таких денег. Завязав их в шарф, я спустился по склону в тяжелую вонь. За растрескавшейся стеной плакал младенец. По кучам мусора, словно привидения, бродили собаки, в темных углах поблескивали их глаза. Из-за разбитых окон доносились глухие человеческие голоса. В неподвижном воздухе поднимались серые столбы дыма из самодельных труб, и красноватое пламя очагов мигало в самодельных комнатах, где старики и больные, слабосильные и калеки спали среди обломков печей, у которых они когда-то работали. Сломанные, насквозь проржавевшие машины стояли на страже этой нищеты и горя, проволочные канаты прихотливыми узорами извивались по захламленному полу. Этот призрачный поселок, затянутый ноябрьским туманом, был как могила, и дыхание его поднималось к небу среди унылого безмолвия. Здесь жили должники, не имевшие долгов: старики, построившие империю железа, которая выпила из них все силы, богатыри, чьи суставы утратили былую гибкость, женщины, катавшие под землей вагонетки так долго, что их груди затерялись в узлах мускулов, слепые, увечные, умирающие. Здесь жили люди, попавшие в черный список за дерзкий ответ хозяину или управляющему, здесь жили их дети, маленькие, обтянутые кожей скелеты, которые всю свою короткую жизнь или клянчили милостыню, или играли на кучах шлака.

В одной из дверей стояла моя мать — голова ее была не покрыта, платок опущен на плечи, на бледном лице чернели глубоко провалившиеся глаза.

— Йестин, — сказала она, и это был голос старухи.

Я прошел мимо нее в старую кузницу, где из разбитых плит пола поднимались изогнутые балки, словно щупальцами осьминога сжимая луну и звезды в осыпавшихся дымоходах. Пламя свечи плясало на сквозняке, и по грудам кирпича и шлака метались тени; в этом дрожащем свете я увидел их: Джетро спал, вцепившись руками в пол, Морфид сидела, прислонившись к закопченной стене, у нее на руках возился Ричард, и она не спала — ее глаза блестели странным блеском. И тут я увидел Мари: одеяла, наваленные на ее живот, мокрое от пота лицо, спутанные волосы. Когда я нагнулся к ней, ее залила волна боли — стиснув руки, она кусала их и жалобно стонала.

У меня язык прилип к гортани. Ее глаза открылись, и она уцепилась за мой рукав.

— Мари!

— Тише, — сказала Морфид, вставая.

— Почему она так мучится?

— Преждевременные роды, — сказала Морфид. — Но теперь уже скоро. А ты уходи, если не можешь на это смотреть, как говорил отец.

Я ушел от них во двор, ушел, чтобы забыться, чтобы не слышать судорожных вздохов Мари, не видеть вспышек сотрясающей ее боли. Дрожа, я добрел до стены и прислонился к ней. Туман в лощине рассеялся, и луна, сиявшая высоко над Койти, одевала развалины черными тенями. Не знаю, сколько времени простоял я там. Один раз ко мне, кажется, подходила мать — я слышал ее шепот, но Морфид тотчас увела ее, и надо мной вновь сомкнулась тишина, прерываемая лишь стонами Мари и шелестом предрассветного ветра.

Снова шаги — мимо меня прошла миссис Шанко Метьюз, держа в руках таз и фланелевую тряпку; все звали ее старуха Мег, толста она была, как миссис Тум-а-Беддо, и еще грязнее миссис Фирниг — рукава засучены до локтей и важности хоть отбавляй, дело-то какое!

— Ладно-ладно, — сказала она, проходя мимо. — Не вешай носа, парень, старуха Мег скоро вытащит его на свет божий. Ох уж эти мне Мортимеры — их мужчины зачинают двенадцатифунтовых младенцев, а у их женщин бедра узкие, как у фей. — И, откинув голову, она закудахтала.

По ту сторону дороги началась задувка Четвертой печи. Выбросив гриб дыма и пламени, она злобно завыла, встречая утреннюю смену. Сажа и искры взлетели к небу, в морозном воздухе закружился белый пепел, и по Кум Крахену побежали багровые блики, — они играли на окнах кузницы, когда я ухватился за подоконник, заглядывая внутрь.

И в эти часы, пока над Койти разгоралась золотая заря, кончилась моя юность.

— Народился! Народился! — кричал Джетро, выскакивая на холодный двор. — Ну и чертова морока! — Он повернул было к двери, но тут же рванулся обратно. — Мальчик, и мать говорит — вылитый дед!

— Пошел отсюда, — сказала Морфид, давая ему подзатыльник. — Иди погляди на своего сына, Йестин; я пойду с тобой.

— Пусть идет один, — сказала миссис Шанко Метьюз, выходя с каким-то свертком. — А вы все уходите. — И она положила мне на руки младенца — пищащий комочек жизни у моего плеча.

— Осторожнее! — сказала Морфид. — Ну что ты давишь ему на животик? Быстрей иди к Мари, она зовет тебя.

Я вошел в кузницу и опустился на колени у постели моей любимой.

— Йестин, — сказала она.

Я был с ней от начала времен — стоял на коленях и целовал. Я перевязывал ей ноги в Лланелене. В лучах летней луны я был с ней на Койти и в сарае Шант-а-Брайна. Я вырезывал ей ложку. Ее лицо под моими губами было влажным, а глаза радостно блестели в красном свете.

— Джонатан, да? — спросила она, но я не услышал ни звука.

Я не услышал ни звука, кроме внезапного визга вальцов и звона железа под тяжелыми ударами молотов — утренняя смена вышла на работу. На ожившей вагонеточной колее защелкали кнуты, застучали копыта лошадей, в стылом воздухе раздавались приказания, хриплая ругань.

Я обвел взглядом кузницу, кучи мусора за дверью, — я медленно обвел взглядом грязные развалины, где родился мой сын, и запомнил их навсегда.