Поругание прекрасной страны - читать онлайн книгу. Автор: Александр Корделл cтр.№ 64

— Давненько мы не ходили с тобой вдвоем, сынок, — сказал отец после долгого молчания. — Ты помнишь, как я говорил с тобой о женщинах и о таинстве брака?

Я засмеялся.

— Говорить-то мы говорили, но столько лет прошло, что я уже все позабыл. Ты и теперь хочешь мне что-нибудь растолковать?

— Брось эти смешки, — сказал он. — Или я тебя выдеру, хоть ты и вырос.

— Да, я помню, — отозвался я. — И еще помню, как мне хотелось, чтобы ты провалился ко всем чертям.

— Погоди-ка, — сказал он, опускаясь на зеленый холмик. — Садись со мною рядом, сынок, потому что я снова хочу поговорить с тобой. Садись, Йестин, это нужно для Мари.

И только тут я понял, как плохо он стал теперь видеть. Уже много недель он не читал памфлетов, и по разным мелочам я замечал, что его зрение слабеет, — по протянутым вперед рукам, по немигающему взгляду неподвижных зрачков, устремленных на белое пламя горна. И вот сейчас, в ярком солнечном свете, я наконец рассмотрел его глаза: их голубизна стала мутной и непрозрачной, и он потянулся ко мне левой рукой, когда я сел на траву справа от него.

— Ну, какого черта? — спросил я, подавляя мучительную боль. — Или она выходит замуж за бессердечного скота?

Он ответил, глядя прямо на солнце:

— Будь с ней добр, Йестин. Времена сейчас тяжелые, но они станут еще тяжелее, особенно для женщин, которые рожают детей и работают не покладая рук, чтобы на все хватило денег. Мужчина в расцвете сил может быть хуже палача. Женщина перед ним — это глина, и он может почитать ее, а может сокрушить; но как он обойдется с ней, так она будет его помнить. Оберегай свою жену.

— Хорошо, отец, — сказал я.

— Храни свою силу для мужчин — с ними она может тебе понадобиться. Не расточай ее в постели. Женщина — не животное, и любовь не должна превращаться в привычку, запомни это, и запомни — Бог не повелел каждый год награждать ее ребенком, не давая молоку иссякнуть в ее груди. Она твоя жена, твоя мать, твоя сестра, если хочешь. Ты меня понял?

— Да, отец.

Он продолжал, опустив голову:

— И бунтуй поменьше. На своем месте хороши и бунтовщики, а в мире хватает места для самых разных людей, но не отвергай все законы и всякую власть, Йестин, или тебе придется плохо. Не поддавайся ненависти, даже к хозяевам. Пусть заводчики кажутся порождением дьявола, но у каждого из них свой характер и свое горе. В них воплощен класс и система, которые мы ненавидим, но они поработили нас, и сбросить их иго будет не так-то легко. Они страдают, как страдаем мы, так что будь снисходителен к ним и верен своей королеве.

— Хорошо, — сказал я.

— Но я не о политике собирался говорить. Я хотел говорить с тобой о священных узах брака, об этом даре Божьем. Пусть они всегда остаются для тебя священными. Они выше любой политической системы и правительства, и, как бы низко ни пало все вокруг, их ты не оскверняй, ибо тогда ты осквернишь закон творца.

Он умолк, и я осмелился взглянуть на него. Он словно вдруг устал, словно до времени состарился. Двадцать с лишним лет проработал он на заводе, всего на три года меньше Барни Керригана, слепого плавильщика. Многие хорошие рабочие отдали свое зрение горнам и попали в приют, устроенный квакерами, этими взысканными Богом людьми, которые возвращали моей стране то, что у нее отнимали заводчики. Другие, вроде деда Шамс-а-Коеда, который был теперь слеп, как крот, снова становились земледельцами, как в былые дни. Я еще раз посмотрел на отца: солнечные лучи выискали каждую морщинку на его лице, каждую дряблую складку под подбородком, свисавшую на жесткий крахмальный воротничок. И впервые я с болью понял, что и он может состариться, что мускулы его шеи могут стать дряблыми, а могучие плечи — сгорбиться. Он так и не оправился после побоев Проберта, а ночные собрания чартистов, их яростный пыл, их планы насильственного захвата власти словно выпили из него всю силу. По утрам он был стар — солнечные лучи не знают жалости.

— Ну, пошли, — сказал он, поднимаясь на ноги, — а не то мы здесь весь день просидим.

Когда мы добрались до фермы Шант-а-Брайна, свадебная коляска была уже запряжена, а рядом стояла моя старая кобыла Элот, которую Грифф Хоуэллс накануне вечером привел из Гарндируса. Коляска блестела на солнце, резвая кобылка, сверкая начищенной сбруей, бежала бодрой рысцой, а я ехал сзади на Элот. Шант-а-Брайн неплохо знал человеческую натуру: его красно-белая свадебная коляска с золотисто-желтыми колесами выглядела на редкость нарядной. А черная кобылка сама была как невеста — на славу вычищенная, веселая, вся увитая цветами. Зато его похоронные дроги были чернее ночи, а колеса он нарочно не смазывал, чтобы они сильнее скрипели; запрягал он в эти дроги самых старых кляч, каких только мог отыскать, да еще натирал их сажей, чтобы было помрачнее, а позади своего скотного двора он для этих случаев разводил ландыши. Да, куда было до него Эвансу-могильщику, который для всего держал одну тележку! А ведь должна же быть какая-то разница между похоронами и свадьбой, хоть Морфид и говорит, что одно другого не лучше. Да так оно и вышло, когда женился Тум-а-Беддо, наш сосед. Тум сговорился с Эвансом и поехал с невестой в молельню, сидя на гробе мясника Харриса — того, который лопнул. Так Эванс одним выстрелом убил двух зайцев, но зато обещал скидку. Только какая тут свадьба, когда невеста грохнулась в обморок, потому что Тум сдвинул сиденье — глядь, лежит под ними мясник Харрис с цветами в руках, и даже не заколоченный. Тум, конечно, отказался платить, и священник его в этом поддержал, но Эванс взял да сколотил двойной гроб, на одной крышке написал «Тум-а-Беддо», а на другой — «Возлюбленная жена его Джейн» и в брачную ночь приставил их к окну спальни Тума. Ну и Тум заплатил сполна, лишь бы Эванс стер надписи.

Это уже не похороны, а чистое надувательство — так все и запомнили. Куда Эвансу до Шант-а-Брайна, ведь Шант-а-Брайн поставил дело на широкую ногу — вспомните-ка свадьбу Мортимеров, скажут теперь, — того и гляди, начнет всякую знать хоронить.

— Ну ладно, — говорит отец. — Сейчас убирайся куда хочешь. Из Нантигло мы выедем ровно в час, и если ты опоздаешь в церковь, даром тебе это не пройдет. — И, щелкнув кнутом, он покатил по дороге в Нанти.

Не придумать лучшего дня для венчания с такой невестой, как Мари. Элот бежит легкой рысцой, а вокруг вздымаются горы. Листва деревьев не шелохнется, голубизной сияет небо, и в душе моей покой. Мари Дирион! Сколько красоты в ее имени. Я повторяю его вслух, упиваясь прелестью звуков, повторяю его небу в такт перестуку копыт по горной тропинке. Я шпорю Элот, и мы галопом мчимся среди елей, чья яркая зелень уже купается в знойном мареве, а потом — вниз по склону, к трактиру «Свисток».

Пинта пива, чтобы промочить горло, ведро ключевой воды для Элот, и я уже сплю в тени дерева.

Был второй час, когда трактирщик растолкал меня и указал на Бринморскую дорогу. Там тянулась длинная вереница гостей из Нантигло — женщины справа, мужчины слева чинно шагали за коляской, в которой сидела Мари с моей матерью и Морфид, а сзади в тележке Снелла ехали Джетро, Эдвина и отец.