Чужая земля - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Пресняков cтр.№ 71

Стремительное поражение Франции вызвало шок. Люди были растеряны и подавлены. Однако очень скоро мы услышали призыв генерала де Голля к сопротивлению. В начале 1941 года в нашем городке возникла группа движения «Свободная Франция». Я посильно помогал патриотам: укрывал на своей ферме связных, доставлял оружие… Мы верили в победу, верили в справедливость, силу американцев и англичан, однако главной надеждой была Красная армия, сражавшаяся там, на нашей далекой Родине…

В конце 1943-го мой старший сын Владимир убежал из дому. Объявился он лишь через полгода, в начале августа сорок четвертого, – загорелый, веселый, обвешанный подсумками с патронами, с автоматом «стэн» на груди. Полина плакала и не могла говорить, да и я от радости не сумел отчитать сорванца.

«Папа, умоляю, не сердись на меня за дерзкий побег! – говорил Володя. – Разве мог я, честный гражданин Франции, сын русского офицера, поступить иначе? Вспомни, как ты рассказывал мне о дедушке и прадедушке, о нашей славной фамилии, для которой долг перед Отчизной – не пустой звук!..» Что мне оставалось делать? Я благословил Володю. Десятого августа он погиб в бою с фашистами. Ему было всего восемнадцать лет…

Рябинин помолчал. Меллер сочувственно покивал, подумывая о том, что необходимо перевести беседу на менее болезненную тему.

– Наум! Тебе о судьбе тестя моего, Кирилла Петровича, ничего не известно? – встряхнувшись, опередил Меллера Андрей Николаевич.

– Что-что?.. – вздрогнул тот, мысленно возвращаясь в прошлое. – Неужели ты не слышал о нем?

Рябинин грустно улыбнулся:

– Кирилл Петрович напомнил о себе лишь раз, года через полтора после нашего с Полиной отъезда… В апреле двадцать седьмого к нам пожаловали гости – двое весьма респектабельных господ. Едва я увидел их во дворе нашего дома, сердце мое упало – передо мной стояли известные мне люди: Сергей Андреевич Татарников и Сидор Сидорович Фунцев. Лично ни с тем, ни с другим я не был знаком, однако и слышал немало, и встречал на улице и городских мероприятиях.

– Мы к вам от тестя вашего, – вежливо так прошелестел Фунцев.

– От тестя или от товарища полпреда ОГПУ? – довольно сухо уточнил я.

– Конечно, от тестя! – задорно подхватил Татарников. – А Кирилл-то Петрович, кстати, уже в Москве, член ЦК и коллегии ОГПУ СССР…

Пришлось принять посланцев близкого родственника. Полина, правда, говорить с гостями отказалась. Татарников и Фунцев спрашивали о нашем житье-бытье, рыскали по дому глазами, запоминали. Они и не скрывали, что прибыли посмотреть и доложить Черногорову «об условиях жизни его дочери». Меня распирало любопытство, почему в качестве послов были избраны именно эти люди.

Я прекрасно помнил, что богатый биржевик Татарников сидел в тюрьме ОГПУ; весной двадцать пятого был осужден на три года общественно-полезных работ по «Делу прокуроров и хозяйственников»! Я даже мельком видел его в колонне заключенных, возвращающихся в исправдом с очистки отхожих мест.

И почему Фунцев, заведующий Публичной библиотекой? Как бы невзначай я спросил Татарникова о его успехах. Он ответил, что перебрался с семьей в Германию, где открыл свое дело. «Нэпман, отбывающий срок по суду, и – в Германии? – подумал я. – Значит, Черногоров завербовал Татарникова в качестве агента, выпустил из России в обмен на обязательство секретной работы. Более того, они с Фунцевым – личные агенты Черногорова! – смекнул я. – К родной дочери Кирилл Петрович мог отважиться послать только особо доверенных людей». Мы поговорили о пустяках, о малыше Володе, о состоянии дел в моей автомастерской… Гости выглядели удовлетворенными.

«Можете успокоить Кирилла Петровича: у нас с Полиной все в порядке, – в завершении беседы сказал я. – Передайте тестю, что мы ни в чем не нуждаемся, не участвуем в политике, просто живем в любви и счастье».

Татарников и Фунцев поклонились и уехали. Больше я их не встречал. И о Кирилле Петровиче тоже не слышал.

Меллер тяжело вздохнул:

– Вам, иностранцам, наверное, трудно предположить, как сложилась судьба видного партийца, героя гражданской войны, заслуженного политического деятеля… Кирилл Петрович действительно с 1926 года был членом ЦК и коллегии ОГПУ. В 1936-м воевал в Испании, командовал интернациональной бригадой. В общем, был заслуженным во всех отношениях человеком. А потом стал врагом народа. Все как положено!

Рябинин нахмурился:

– Значит, Кирилл Петрович был осужден?

Меллер снисходительно усмехнулся:

– Такие, как Черногоров, комиссар госбезопасности первого ранга, – лагерей не получали; им, дружище, пулю вкатывали прямо там, на Лубянке. Лишь два года назад стало известно о посмертной реабилитации Кирилла Петровича.

– Ну, а ты? – быстро сменил тему Рябинин. – Тоже досталось?

– Да, как и всему народу, – пожал плечами Меллер. – В двадцать девятом окончил институт, стал работать оператором, режиссером. Болтался по стройкам первых пятилеток, снимал ударников, рекорды, субботники…

В тридцать девятом получил десять лет лагерей. Отсидел два с половиной. Повезло. Моим соседом по бараку был видный армейский чин, впоследствии – маршал. Когда после начала войны значимых военных стали освобождать, он, вновь почувствовав силу, вступился за меня. Вытащил из лагеря, взял в свою армию фронтовым оператором. Всю войну я провел на передовой – снимал, снимал и снимал; без отдыха, в боях, в походах, на привалах, в медсанбатах… Два ранения получил, орден…

После войны думал: все! Наконец-то жизнь наладилась! Студию получил, полнометражные документальные фильмы начал снимать… В пятьдесят первом снова взяли. Снова – десять. Прошел весь ад по новому кругу: и бунты фронтовиков с расстрелами, и сучьи войны с кровавой резней налево и направо… А реабилитировали вчистую лишь в пятьдесят седьмом. Вместе со свободой получил ревматизм, болезни почек и сердца. Целый букет! Или «лагерный приварок», как шутит один мой приятель.

Рябинин смотрел на бледно-желтое, иссохшее лицо и лысый череп Меллера, ловил взгляд грустных настороженных глаз и вспоминал былого Наума. «А ведь ему и шестидесяти нет! – вспомнил Андрей Николаевич. – Хотя, при таком букете болезней, он еще неплохо держится, молодцом».

– А как семья? Жена? Кто она, ежели не секрет? – поинтересовался Рябинин.

– Ну, вы – старые знакомцы! – рассмеялся Меллер. – Приеду, расскажу ей, кого здесь встретил – не поверит.

– Неужели… Виракова?! – охнул Рябинин.

– Она самая, Надежда Дормидонтовна, – кивнул Меллер. – По окончании института перетащил ее в Москву (она к тому времени закончила рабфак). Поженились. Затем Надя поступила в текстильный институт. Трудилась по специальности, родила Сашку в тридцать шестом, опять училась… Она в общем-то целеустремленная, упорная…

– Помню, помню, – улыбнулся Рябинин.

– …Дослужилась до главного технолога крупной фабрики; год как на пенсии; завела огород. Тебя, кстати, часто поминает.