Сестры-близнецы, или Суд чести - читать онлайн книгу. Автор: Мария Фагиаш cтр.№ 19

— Что за спешка?

— У меня завтра дежурство в шесть утра. Ты же знаешь, я должен буду встать в половине пятого. Ты, правда, сможешь спать до одиннадцати. — Теперь его слова звучали шутливо; в конце концов, они были женаты уже три года.

— Где твоя шаль?

— В гардеробе. — Она подала Николасу руку. — Я была рада вас видеть, Ники. Вы должны непременно нас навестить. Как насчет пятницы? Мы принимаем по последним пятницам месяца, с четырех. Обещайте, что вы придете, хорошо?

— Охотно. — Заметив нетерпение Годенхаузена, он задержал руку Алексы в своей на какой-то миг дольше, прежде чем поднес ее к губам. — Был рад.

При прощании Годенхаузен улыбнулся снова благодушно:

— Не ждите этих пятниц — заходите всякий раз, когда вы будете в Потсдаме. Будем всегда рады. Sans façon, [6] — дружески сказал он. В его французском произношении слышалась легкая прусская скрипучесть. — И если я как-то смогу быть полезен, дайте мне знать. Я охотно представлю вас в обществе, покажу достопримечательности. Дома у нас нет телефона, но вы всегда можете меня найти по телефону в полку.

Николас, получив в гардеробе плащ и фуражку, покинул замок.

Ночь была ясной, звезд на небе было множество, как в летнюю ночь, но морозный воздух пощипывал кожу, в лицо дул майский бриз. Нужно было пройти четверть часа через парк Сан-Суси до вокзала, откуда шел поезд до Берлина. Впервые, с тех пор как уехал из Берлина, он находился под огромным впечатлением. По ту сторону высокой металлической ограды находился — скрытый сейчас темнотой — военный плац, на котором Фридрих Великий муштровал своих солдат. Слева смутно виднелся замок Сан-Суси, нетронутый войнами, внутренними беспорядками или коварными нападениями наследников. Щебень под его обувью скрипел точно так же, как и под сапогами Старого Фритца, дубы в этом парке давали в полуденный зной тень для Вольтера, а маленькие Гогенцоллерны играли под ними в солдатики.

Несмотря на то что позади был довольно напряженный день, Николас не чувствовал усталости, он был свеж и бодр — состояние, которого он у себя не мог припомнить уже несколько месяцев, как если бы он проснулся после долгого, безмятежного сна. Прогулка, свежий воздух, юношеская окрыленность от собственной легкой походки создавали в душе ощущение радости. Не было никаких видимых причин для такого настроения, еще меньший повод для этого состоял в том, что еще несколько часов назад его чувства были притуплены — его жизнь была подернута скукой, подобно тому, когда все затянуто ноябрьскими туманами. И вдруг все это внезапно рассеялось. Его мысли вернулись во времена, когда это ощущение счастья было ему знакомо, когда жизнь казалась такой, что стоило жить. Он вспоминал о поездках с доктором Шауффеле, своем первом командирстве в полку гусар, о своей женитьбе на Беате. После увольнения Шауффеле путешествия потеряли для него всякую прелесть. Жизнь в гарнизоне в Галиции спустя два года стала казаться невыносимо пустой, и только Беата была для него постоянным источником восхищения. В течение этого благословенного года совместной жизни всегда было что-то, что приносило радость: вечером ложиться вместе в постель, утром вместе просыпаться. Радоваться будущему ребенку. Но Беата была мертва. На календаре его жизни больше не было дней, помеченных красным цветом. Вина в этом лежала полностью на нем — он перестал радоваться мелочам жизни. Женщины называли его бездушным, безразличным, не способным любить. Он посмеивался над ними, но втайне завидовал тому, как они по-детски могли радоваться пустякам: новому платью, банальному комплименту, упоминанию в светской хронике. Больше всех его озадачивала мать. Как неисправимая золушка, она надеялась на каждом балу найти своего принца. И вот пожалуйста — она находила, и не одного.

О личной жизни своего отца он знал немного. Женившись в двадцать лет он, видимо, хотел с этой девушкой решить все свои личные проблемы, но уже через несколько лет был близок к тому, чтобы с ней развестись и жениться на учительнице в Шаркани.

Николас унаследовал многие хорошие и плохие черты характера своих родителей, но только не легко воспламеняющееся любовью сердце. До сих пор он любил один-единственный раз — Беату. Но теперь, в эту прохладную майскую ночь Потсдама, ему показалось, что это могло бы произойти и во второй раз. Или это был тот же самый жар, который внезапно был снова раздут? Говорят, мужчины всегда влюбляются в женщин одинакового типа. Он знал одного полковника, который прошел через изматывающий нервы бракоразводный процесс, пожертвовал своей карьерой ради одной женщины, которая была не чем иным, как несколько более молодым подобием его отставленной жены.

Была ли учительница в Шаркани похожа на ту девушку, подумал он, из-за которой его отец однажды хотел покончить с собой? Может ли так случиться, что Алекса с ее греческим профилем и осиной талией захватит его душу, как когда-то Беата? Нет, конечно нет. Но все ли дело только в схожести? Спустя два года он научился переносить тяжесть утраты. Его крепкий сон уже не прерывался внезапно из-за того, что головка Беаты не лежала рядом на подушке, и тоска по ней не была больше раздирающей сердце болью. Это была, скорее, тупая боль, от которой ему никогда не избавиться. Но он от всего этого не умер. Он примирился со своим одиночеством.

Он спрашивал себя, что бы могла значить Алекса в его жизни? Она обладала красотой Беаты, но не ее светлым, радостным нравом. Она умна, забавна и даже импульсивней, чем Беата, но в ее бойкой речи сквозил оттенок развязности, некая epate le bourgeois. [7] Она вышла замуж за необычайно привлекательного человека, который, совершенно очевидно, является ее повелителем, и в которого она, несомненно, была влюблена. Короче говоря, Алекса для него недосягаема.

На вокзале Николас встретил многих сотрудников посольства, которые также ждали поезда. Обрадовавшись возможности отвлечься от своих мыслей о чете Годехаузен, он присоединился к их обществу.

Во время возвращения в Берлин разговор вертелся, в основном, вокруг особы Вильгельма II. Хотя кайзер и утратил кое-что из сказочного блеска первых лет своего правления, он по-прежнему сильно занимал мысли своих подданных. Он был постоянно предметом отчаянных споров. Многие — и не только немцы — считали его блестящим императором, другие видели в нем ненормального или даже опасного психопата.

Тон в разговоре задавал второй секретарь посольства Шислер, стройный молодой блондин, который, по-видимому, основой своей карьеры полагал сделать ораторское искусство. Поскольку они были среди своих, не было необходимости держать язык за зубами.

— Вы заметили, как Вилли обрезал рейхсканцлера? — спросил Шислер.

— Похоже, медовый месяц у них уже закончился.

— Все отзываются по-разному о Бюлове, — сказал Николас. — А что он за человек на самом деле?

— Есть люди, которые зовут его «мышеловкой», потому что он знает, на какой сыр прибежит та или иная мышь. А сортов сыра у него множество, и поэтому он ловит так много мышей. Но ему еще придется пережить, что когда-то Его Величество не прельстится на очередной сыр.