– Разумеется, мы сделаем это, если ты хочешь.
Как же я устал.
Люди на тротуарах пели:
– И Он идет со мной, и говорит со мной, и позволяет называть
Его по имени.
Квартира была в порядке.
Насколько я понимал, Дора так и не возвращалась сюда. Ни
один из нас не возвращался. Дэвид приходил проверить, и Дэвид говорил правду.
Все оставалось на своих местах.
За исключением того, что в крошечной комнатенке, в которой я
тогда спал, стоял только один сундук. Моя одежда и одеяло, на котором она
лежала, покрытая грязью и сосновыми иглами из древнего леса, исчезли.
– Это ты убрал все?
– Нет, – сказал он. – Думаю, это она. Это все
реликвии ангельского посланца. Насколько мне известно, их забрали чиновники из
Ватикана.
Я рассмеялся.
– Они подвергнут анализу все эти вещи, включая кусочки
лесной органики.
– Одежда посланца Господа – об этом уже писалось в
газетах, – сказал он. – Лестат, пора приходить в себя. Невозможно
ощупью продвигаться по миру смертных, как ты это делаешь. Ты рискуешь собой,
рискуешь жизнями окружающих. Ты представляешь риск для всего вокруг. Необходимо
сдерживать свою силу.
– Риск? После того, что я сделал, создав чудо вроде этого –
новое вливание крови в ту религию, которую ненавидел Мемнох? О Господи!
– Ш-ш-ш. Тише, – сказал он. – Сундук здесь. Книги
в сундуке.
А-а, значит, книги были в этой маленькой комнатке, где я
спал. Я был утешен, абсолютно утешен. Я уселся там со скрещенными ногами,
раскачиваясь взад-вперед и плача. Так странно было плакать одним глазом!
Господи, а слезы выходят из левого глаза? Не думаю. Полагаю, он вырвал и каналы
– что ты скажешь?
Я протянул руку и откинул крышку сундука. Он был сделан из
дерева – китайский сундук, украшенный многофигурной резьбой. И там лежали
двенадцать книг, каждая тщательно завернутая нами, все в сохранности, все
сухие. Мне не надо было открывать их, чтобы удостовериться в этом.
– Я хочу, чтобы мы сейчас же ушли, – сказал
Дэвид. – Если ты снова начнешь рыдать, если опять начнешь рассказывать
людям...
– О, я знаю, как ты устал, друг мой, – ответил
я. – Прости меня. Мне очень жаль. – Я вспомнил, как он силой отрывал
меня от одной группы людей, от следующей, утаскивая прочь с глаз смертных.
Я снова подумал о тех полицейских. Я даже не сопротивлялся
им. Просто они один за другим отступали назад, словно уходя от чего-то
заразного, нездорового, как подсказывало им их телесное существо. Назад.
И она тоже говорила о посланце Господа. Дора говорила вполне
определенно.
– Нам следует бросить все это сейчас же, – сказал
он. – Довольно. Придут другие. Я не хочу видеть других. А ты? Ты хочешь
отвечать на вопросы Сантино, или Пандоры, или Джесс, или кого угодно? Что еще
мы можем сделать? Я хочу уйти.
– Ты считаешь, что я был его шутом, не так ли? –
спросил я, поднимая на него глаза.
– Чьим шутом – Господа или дьявола?
– В том-то и дело, – ответил я, – не знаю. Скажи,
что ты думаешь.
– Я хочу уйти, – сказал он, – потому что если я
сейчас не уйду, то примкну к ним этим утром на ступенях церкви – к Маэлу или
кто там будет еще. И следом придут другие. Я их знаю. Я их вижу.
– Нет, ты не можешь это сделать! Что, если каждая крупинка
этого – ложь? Что, если Мемнох не был дьяволом, а Бог не был Богом и все это
было какой-то отвратительной мистификацией, разыгранной перед нами монстрами,
мало чем отличающимися от нас самих?! Даже и не думай о том, что примкнешь к
ним на церковных ступенях! Земля – это то, что у нас есть! Прильни к ней! Ты не
знаешь. Ты не знаешь о вихрях и аде. Не знаешь. Только Ему ведомы правила.
Только Ему дано говорить правду! А Мемнох раз за разом описывал Его как
сумасшедшего, нравственного идиота.
Дэвид медленно обернулся, на лице его заиграли блики света.
Он тихо спросил:
– Его кровь, Лестат, неужели она и вправду может быть в
тебе?
– Не вздумай верить в это! – сказал я. – Только не
ты! Нет. Не верь. Я выхожу из игры. Я отказываюсь принимать чью-либо сторону! Я
принес Плат назад, чтобы ты и она поверили в мои слова – это все, что я
сделал, – и вот случилось это... это безумие!
Я потерял сознание.
На мгновение я узрел свет небес – или мне это показалось? Я
узрел Его, стоящего у балюстрады. Я учуял тот сильный ужасный запах, что так
часто поднимался от земли, с полей брани, с полей ада.
Дэвид опустился рядом со мной на колени, взяв меня за руки.
– Взгляни на меня, не исчезай сейчас! – сказал
он. – Я хочу, чтобы мы ушли отсюда, нам надо уйти. Понимаешь? Мы вернемся
домой. И потом, я хочу, чтобы ты рассказал мне всю историю, продиктовал ее мне,
слово за словом.
– Зачем?
– Мы отыщем, что в твоих словах правда. Подробности помогут
нам разобраться в том, что кто сделал и для кого. Либо тебя использовал Бог,
либо Мемнох! Либо Мемнох все время лгал! Либо Бог...
– А-а, так вот отчего у тебя голова болит? Я не хочу, чтобы
ты записывал. Если ты запишешь, то это будет лишь версия – версия, а версий и
так слишком много. Что рассказала им Дора о своих ночных посетителях, о своих
милостивых демонах, что принесли ей Плат? Они забрали мою одежду! Что, если на
этой одежде остались частицы моей кожи?
– Пойдем, пойдем, возьми книги – вот – я помогу тебе. Здесь
три мешка, но хватит двух; положи эту связку в свой, а я возьму этот.
Я повиновался его приказаниям. Мы уложили книги в два мешка.
Теперь можно и отправляться.
– Почему вы оставили книги здесь, а все прочее отослали?
– Она хотела, чтобы их забрал ты, – сказал
Дэвид. – Я же говорил тебе. Она просила меня проследить, чтобы они попали
к тебе. И она отдала тебе все остальное. Она сожгла все мосты. Это религиозное
движение, затрагивающее фундаменталистов и фанатиков, христиан Востока и
Запада.
– Мне надо увидеться с ней.
– Нет. Невозможно. Пойдем. Сюда. У меня есть теплое пальто.
Ты должен надеть его.
– Ты что, всегда теперь будешь моей нянькой? – спросил
я.
– Может быть.
– Почему бы мне не пойти сейчас в церковь и не поджечь Плат?
Я мог бы это сделать. Я мог бы сделать это силой своего сознания – заставить
Плат загореться.
– Тогда почему же ты этого не делаешь?
Я вздрогнул.
– Я... я...