Договор с вампиром - читать онлайн книгу. Автор: Джинн Калогридис cтр.№ 51

Я переступил порог жандармского управления [28] , поднялся на второй этаж и остановился перед столом, за которым сидел какой-то младший офицер. Меня вдруг охватило сомнение – ведь я собирался обвинить Ласло в чудовищных преступлениях, не имея, по сути, никаких серьезных улик. О чем я расскажу властям? О том, что кучер украл несколько вещей, принадлежавших убитому и обезглавленному Джеффрису? О том, что он солгал мне насчет курицы? Вот и все факты. А как я докажу дядину непричастность к преступлению? Как докажу, что сам не являюсь убийцей и вообще нахожусь в здравом уме? И еще: как я узнал о местонахождении кладбища черепов?

Мне стало неловко. Дожидаясь, пока жандарм закончит писать, я принялся разглядывать висевшие на стене портреты тех, кого разыскивала жандармерия, нарисованные по словесным описаниям. Один из них был вор, сбежавший из-под стражи, другой – матерый преступник, а третий – умалишенный. Я всматривался в хмурые, злобные лица этих людей, в изгиб их губ, в выражение глаз, пытаясь найти какое-либо сходство с лицом Ласло.

– Чем могу служить? – спросил меня молодой жандарм, подняв голову от бумаг.

Он был светловолосым. Его небесно-голубые глаза смотрели на меня сквозь круглые стекла очков. Говорил он со мной холодным, снисходительным тоном, хотя по моему облику, одежде и манере держаться прекрасно понимал, что перед ним – человек знатного происхождения, богатый и образованный. Скорее всего, сам он родился в довольно бедной семье и не получил ни должного воспитания, ни образования. У таких людей нередко бывает врожденное чувство неприязни к тем, кто богаче и выше их по положению. Но в данном случае он явно считал себя хозяином положения. Он был саксонцем, завоевателем, а я – "местной знатью" порабощенной страны. Единственное преимущество, и жандарм не собирался скрывать его от меня. В его тоне я уловил и безграничную скуку, ennui [29] человека, который успел повидать так много, что уже ничему не удивляется.

Едва я успел повернуться к нему, как двое рядовых жандармов привели (правильнее сказать, притащили) мертвецки пьяную босую цыганку. Они крепко держали ее за предплечья, иначе она повалилась бы на пол. Я покраснел и отвел глаза: под варварски разорванной кофтой у цыганки не было ничего, кроме нескольких нитей дешевых бус. Головной платок сбился, и по плечам женщины разметались темные всклокоченные волосы. Лицо цыганки было перемазано грязью и расцарапано в кровь. Похоже, до встречи с жандармами она успела побывать в какой-то канаве. Цыганка громко ругалась и все время пыталась вырваться из крепких рук служителей закона. Мне показалось, что она норовит их укусить.

Жандармы только посмеивались, ловко уворачиваясь от ее выпадов. Конечно же, они ничуть не боялись пьяной, полубезумной женщины. Один из них, обратившись к офицеру, сказал:

– Эта красотка утверждает, что одержима духом волка. Но судя по тому, как от нее разит, она одержима духом дешевой сливовицы.

Все трое громко засмеялись. Цыганка упиралась, не желая идти дальше. Потом она ткнула грязным пальцем в мою сторону и прорычала:

– Спросите у него! Он не будет смеяться. Он-то все понимает, потому что сам такой же. Он – один из нас!

Я застыл на месте.

Продолжая смеяться, жандармы поволокли пьяную дальше. Молодой саксонец снисходительно улыбнулся, указал мне на грязную деревянную скамейку по другую сторону стола и самым вежливым тоном, на какой только был способен, произнес:

– Прошу садиться. Думнявоасгрэ?.. [30]

– Цепеш, – представился я и с подозрением оглядел скамейку.

Мне показалось, что на ней остался чей-то плевок. Я все же рискнул сесть и вскоре почувствовал, что моя догадка соответствовала истине: сиденье было мокроватым.

– И о чем же вы хотите сообщить, домнуле Цепеш?

Мою фамилию он произнес на свой манер: Дзепеж.

"Об убийствах, – чуть не вырвалось у меня. – Но я не могу назвать точное количество жертв. Их слишком много, чтобы я мог сосчитать". И вместо этого я сказал:

– Я хочу поговорить с вашим начальником.

Его казенная улыбка стала шире, а взгляд – жестче.

– Уважаемый господин... Дзепеж, я уверен, что мой начальник был бы рад побеседовать с вами, однако сейчас он занят неотложными делами. Я готов вас выслушать и помочь в...

– Если возможно, я все-таки хотел бы повидать вашего начальника.

– Смею вас заверить, это невозможно.

– Понимаю. – Я встал, оправил одежду и протянул жандарму руку. – В таком случае, прощайте.

Несколько удивившись моей резкости, он встал и протянул свою руку. Золотая крона перекочевала к нему. Виртуозным движением (такое проворство увидишь, пожалуй, лишь у цирковых фокусников) жандарм опустил монету к себе в карман.

Я повернулся и сделал вид, что ухожу.

– Постойте, господин... Дзепеж, – окликнул меня жандарм.

Я остановился.

– Может случиться, что начальник уже закончил с делами и освободился. Если хотите, я загляну к нему и узнаю.

– Да, пожалуйста, – ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Не прошло и минуты, как жандарм вернулся. Его отношение ко мне стало значительно теплее.

– Начальник готов вас принять.

Жандарм проводил меня в самый конец узкого коридора, в который выходило множество закрытых дверей. Там он остановился и заученным движением, словно механическая кукла, толкнул тяжелую створку и посторонился, пропуская меня вперед (в Трансильвании любят издеваться над австрийским педантизмом, называя его "тевтонской ушибленностью"). Едва я переступил порог, дверь за мной бесшумно закрылась.

Поднявшийся мне навстречу начальник местного жандармского управления оказался румыном. Ростом он был пониже ретивого саксонца, а в плечах пошире.

– Здравствуйте, домнуле Цепеш, – негромко произнес он.

В его голосе и позе было меньше официальности и больше обыкновенной человеческой теплоты. Я даже уловил в его голосе знакомые интонации, что очень меня удивило. Мне также показалось, будто он меня узнал. Но я не стал напрягать память и вспоминать, где и при каких обстоятельствах мы могли встречаться с этим человеком. Наоборот, я был уверен, что прежде никогда его не видел. Похоже, ему перевалило за пятьдесят. Курчавая шевелюра успела поседеть, однако брови и закрученные усы сохранили изначальный темный цвет, и это придавало его лицу весьма суровое выражение.