Всевидящее око - читать онлайн книгу. Автор: Луи Байяр cтр.№ 35

Я взял еще щепотку табака. Я чувствовал, каких слов она ждет. Все вполне понятно: темная осенняя ночь. Рядом с мужчиной – полуодетая женщина, которая ему небезразлична. Что он должен ей сказать? Однако в моей голове параллельно шевелилась и другая мысль. Сначала неясная, затем она отлилась в образ. Я увидел две руки, уцепившиеся за оконный косяк гостиничного номера.

– Пэтси, ты что-нибудь знаешь о кадете По?

– Об Эдди?

Меня словно ударили. Я стал рыться в памяти, но так и не вспомнил, чтобы кто-нибудь при мне называл По этим уменьшительным именем. Насколько могу судить, кадетов в академии называли преимущественно по фамилии.

– Грустный он паренек, – сказала Пэтси. – Хорошие манеры. Красивые пальцы. Наверное, ты и сам заметил. Странно: говорит по-книжному, а бокал держит, как дырявое ведро. Про него тебе тоже нужно знать, девственник он или нет?

– Пока что меня это не волнует, но парень он весьма странный.

– Думаешь, из-за того, что он не лишился невинности?

– Вовсе не поэтому.

– Или потому, что пьет, не зная меры?

– Нет! У него голова забита на редкость бессмысленными фантазиями и… предрассудками. Представляешь, Пэтси, он вдруг показал мне недописанное стихотворение и стал уверять, будто оно имеет отношение к смерти Лероя Фрая. Более того, По утверждал, что стихотворение ему продиктовала во сне его покойная мать.

– Я думала, его мать жива.

– Нет, она умерла достаточно давно. Если загробная жизнь действительно существует, наверное, у его матери есть заботы поважнее, чем диктовать сыну стихи.

Пэтси встала. Она поставила чайник на полку, потом неторопливо запихнула грудь внутрь рубашки и застегнула пуговицы.

– Какая мать желает дурного своему сыну? Значит, у нее были причины нашептать ему эти стихи.

Это было сказано с таким важным видом, что я подумал, не подшучивает ли она надо мной. Нет, Пэтси говорила вполне серьезно.

– Пэтси, неужели и ты веришь во всю эту чушь? Во все это общение с усопшими?

– Мне не надо верить, Гэс. Я каждый день разговариваю со своей матерью. Сейчас даже больше, чем при ее жизни.

– Боже милостивый! – воскликнул я.

– Она спрашивала, как ты выглядишь. Я сказала ей, что ты уже в годах и иногда говоришь без умолку. Но у тебя такие замечательные большие руки. И еще ребра. Мне очень нравится трогать твои ребра.

– И что же, она тебя… слушает? А она тебе отвечает?

– Иногда, если мне требуется услышать ее ответ.

Я вдруг почувствовал, что закоченел, и вскочил на ноги.

Прошелся по кухне, разгоняя в жилах застывшую кровь. Постепенно руки начали теплеть.

– Те, кого мы любим, всегда с нами, – тихо произнесла Пэтси. – Ты-то должен это знать лучше, чем я.

– Кроме нас с тобой, я никого на этой кухне не вижу. Понимаешь? Когда умирают те, кого ты любил, ты остаешься один.

– Ты не позволяешь себе поверить, Гэс. Ты не хочешь признать, что она сейчас тут, рядом с тобой.

Облака плотно затянули ночное небо. Громады холмов, такие красивые под лунным светом, тонули во мгле. Только на крыльце дома Дольфа ван Корлера по голландскому обычаю всю ночь горел фонарь. Где-то закукарекал ранний петух.

– Знаешь, Пэтси, когда я женился, то долго не мог привыкнуть спать вдвоем. Локоть, упершийся мне в лицо, волосы, попавшие в рот… было столько мелочей, лишавших меня сна. А теперь мне никак не научиться спать одному. Мне даже не заставить себя расположиться на всей кровати. Я по-прежнему лежу на своем краю, стараясь не натягивать на себя слишком большой кусок одеяла. Я уперся в подоконник.

– Что бы ты ни говорила, Пэтси, ее здесь давно уже нет.

– Гэс, я говорю не об Амелии.

– И моей дочери здесь тоже нет.

– Это ты так говоришь.

Я не хотел с ней спорить. Каждому здравомыслящему человеку было бы ясно, что моей дочери здесь нет. Судя по виду моего жилища, ее здесь и не было. Когда она только что родилась, жена часто вздыхала и говорила: «Прости, дорогой, что я не смогла подарить тебе сына». Я ее успокаивал, отвечая: «Дочь ничуть не хуже». Я оказался прав: сын не смог бы заполнить тишину, поселившуюся в доме после смерти Амелии. А так… Я вспоминаю вечера, когда я сидел, погруженный в свои «холостяцкие думы» (это выражение тоже придумала моя дочь). Но стоило мне поднять голову, и в дальнем конце комнаты я видел ее. Мою дочь. Худенькую, раскрасневшуюся от близкого соседства с пылающим камином. Она всегда была чем-то занята: либо зашивала мой порванный рукав, либо писала письмо своей тетке, либо улыбалась над строчками Александра Попа [56] . И мои мысли куда-то уходили, и я молча глядел на дочь, не в силах отвести от нее глаз.

Но чем дольше я смотрел на нее, тем тяжелее становилось у меня на сердце, ибо мне казалось, что я безвозвратно ее теряю. Наверное, я стал терять ее с того самого момента, как взял в руки маленький, отчаянно вопящий сверток. И ничто на свете не могло предотвратить эту потерю: ни любовь, ни что-либо еще.

– Единственная, о ком я нынче скучаю, – так это моя корова Агарь, – сказал я Пэтси. – Мне не нравится пить кофе без сливок.

Она внимательно поглядела на меня, будто застигла за каким-то дурным занятием.

– Не обманывай меня, Гэс. Ты никогда не пил кофе со сливками.

1 и 2 ноября

Четыре часа пополудни – для Вест-Пойнта это почти волшебное время. Дневные занятия окончились, сигнал на вечерний парад еще не прозвучал. Наступают короткие минуты, когда кадеты принадлежат самим себе. Надо ли говорить, что большинство из них устремляются на штурм женской цитадели? Впрочем, эта цитадель и не слишком-то обороняется. Ровно в четыре часа целый полк принаряженных девиц собирается на здешнем подобии бульвара, который зовут Тропой свиданий. Мелькают розовые, красные и голубые одежды. Через несколько минут к ним добавляются серые кадетские мундиры, и оказывается, что серый цвет не такой уж и унылый. Даже наоборот, когда он в сочетании с розовым или красным. Если отношения заходят достаточно далеко (на это требуется один-два дня), очередной кадет срезает с мундира ближайшую к сердцу пуговицу и отдает в обмен на локон. Чего только не увидишь и не услышишь за эти полчаса! Тут и клятвы в вечной верности, и обильные слезы. Здесь за секунды проживается то, что в иных местах растягивается на недели, а может, и месяцы.

В один из дней это «волшебное время» принесло пользу и мне. Территория академии опустела; я тоже оказался предоставленным самому себе и мог не опасаться посторонних глаз. Я стоял у северного входа в ледник и глядел на непривычно пустую Равнину. С деревьев мерно падали листья. Солнце, которое все минувшие дни красовалось на ясном небе, светило мягко, приглушенное дымкой.