Ересь - читать онлайн книгу. Автор: С. Дж Пэррис cтр.№ 37

Я с трудом верил своим ушам. Вырвал у Ковердейла руку и повернулся так, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Студенты, поднимаясь по лестнице, проходили чересчур близко от нас, и пришлось понизить голос до шепота.

— Доктор Ковердейл, калитка была заперта, у меня нет на этот счет ни малейших сомнений. Я сам проверял. Но даже если бы она была не заперта и пес вошел в нее, как мог он закрыть ее за собой?

— Ветер захлопнул, — отмахнулся от вопроса Ковердейл.

Неужели он думает, что я, ученый, могу вот так запросто пренебречь свидетельством собственных глаз?

— Ветер наглухо захлопнул тяжелую деревянную калитку? Я был там, доктор Ковердейл, мы с ректором перебрали все возможности, — запротестовал я.

— Утром ректор был в растерянности, а потом он спокойно поразмыслил обо всех этих событиях, — не сбиваясь, продолжал Ковердейл, — и пришел к выводу, что в той панике трудно было что-либо увидеть и распознать наверняка, тем более что висел туман. Он и припомнил, какая у той калитки тугая ручка, и понял, что это обстоятельство могло сбить с толку иноземца. Коронер, который будет проводить расследование, конечно же примет во внимание, что вы еще толком не знаете нашего колледжа. Я только потому заговорил об этом, что, если вы будете настаивать, будто в этом деле есть некая тайна, это лишь усложнит и затянет расследование, столь мучительное и горестное для всех близких доктора Мерсера. Стоит ли добавлять к трагедии нелепые подозрения и слухи?

Я смотрел на него, не веря своим ушам. Значит, обстоятельства смерти Роджера будут переиначены так, чтобы ни малейшая тень не упала на колледж, и в результате убийца останется безнаказанным. Покрывают ли они таким образом преступника, который им известен, или для них главное — честь корпорации? Соблюдет ли ректор свое обещание провести частное расследование? Весьма сомнительно: ведь он больше всех профессоров беспокоился о престиже колледжа.

— Полагаю, я должен буду сообщить на следствии то, что я видел, или, как мне кажется, видел, — заговорил я. — Если я заблуждаюсь, то окажусь в дураках, но готов рискнуть, ибо утрачу сон, если солгу или утаю нечто важное от следствия.

Ковердейл прищурился, но, казалось, согласился с моими словами.

— Прекрасно, доктор Бруно, каждый должен поступать по совести. Зайдем? — Он указал жестом на крыльцо школы богословия; там толпа уже поредела, большая часть слушателей прошла в зал. — Да, кстати, еще одно странное обстоятельство, — как бы мимоходом добавил он через плечо. — Мастер Слайхерст сообщил мне, что сегодня утром, по пути в хранилище, он услышал доносившийся из комнат доктора Мерсера шум, и, заглянув, кого бы, вы думаете, он застал роющимся в имуществе Мерсера? Нашего почтенного итальянского гостя. Тот пытался открыть сундук с деньгами Мерсера, вот так-то! А привратник сказал, что вы принесли ему связку ключей, которую сняли с покойного.

Дурак я, дурак, подумал я. Пошел к себе в комнату, рухнул на постель и проспал все на свете. Так и не отнес одежду ректору, и нет теперь у меня даже того неуклюжего оправдания, будто я приходил за одеждой. А Слайхерст спас собственную шкуру, бросив подозрение на меня. Выходит, я просто воришка, граблю мертвецов. О той немаловажной детали, что у него самого имелись ключи от комнаты Мерсера, Слайхерст благоразумно умолчал.

— Я могу объяснить… — начал я, но Ковердейл выставил руку ладонью вперед, прервав мою речь.

— Не сомневаюсь, доктор Бруно, не сомневаюсь ни на миг. Но любой магистрат сочтет подобное поведение странным, даже подозрительным, а горожане и без того чужеземцев недолюбливают, вы же знаете, особенно из римлян. — Последние слова он произнес почти извиняющимся голосом. — Так что слепой предрассудок может оказать влияние на их выводы, и, если расследование будет усложнено сверх необходимости, выйдут на свет никому не нужные подробности.

Мы стояли уже у самого входа; я заглянул внутрь и убедился, что зал полон, студенты толпятся, рассаживаются даже на подоконниках. Ковердейл приветливо улыбался. Я посмотрел на него и кивнул.

— Я вас понял, доктор Ковердейл, и непременно подумаю об этом.

— Умница, — радостно похвалил он меня. — Ну конечно же вы сами поймете, насколько это разумно. Войдем?

Я все еще медлил на пороге. Оглянувшись через плечо, я убедился, что безухий все так же стоит, прислонившись к городской стене, и смотрит в нашу сторону. Я тронул Ковердейла за локоть.

— Кто этот человек? — спросил я, кивком указав на него.

Ковердейл взглянул, поморгал и покачал головой.

— Да никто, — резковато ответил он и придержал дверь, пропуская меня.

Готовясь к выступлению, я старался выкинуть из головы этот разговор. Глубочайшую тишину прерывали, как обычно, лишь редкое поскрипывание половиц да шуршание мантий. Я откашлялся и, подавшись вперед, заговорил:

— Я, Джордано Бруно Ноланский, доктор высшего богословия, профессор чистейшей и невиннейшей мудрости, известный лучшим академиям Европы, аттестованный и почитаемый философ, неизвестный лишь варварам и простолюдинам, пробуждающий дремлющий дух, укрощающий предрассудки и закоренелое невежество, проповедующий своими словами и делами любовь ко всему человечеству, не оказывающий предпочтения ни британцу, ни итальянцу, ни мужскому, ни женскому полу, ни епископу, ни королю, ни мантии, ни доспехам, ни мирянину, ни монаху. Предпочтение я отдаю лишь тем, чья беседа окажется наиболее мирной и кроткой, наиболее разумной и просвещенной, кто не творит себе кумиров и не поклоняется мертвым догмам посредством помазания головы, омовения рук, начертания знаков на лбу или обрезания детородного члена, но кто почитает лишь дух и свободный ум, тем, кого ненавидят апологеты глупости и лицемерия, но любят разумные, — я, Джордано Бруно Ноланский, таков, каков я есть, приветствую выдающегося и прославленного вице-канцлера великого Оксфордского университета!

Я низко поклонился в сторону сцены, где восседал вице-канцлер, и выпрямился, ожидая шквала аплодисментов, которых подобное вступление удостоилось бы в любой европейской академии. Признаться, я изрядно растерялся, когда вместо аплодисментов услышал нечто, куда более похожее на смех.

Краем глаза я видел Сидни, тот гримасничал и кривлялся: мол, наговорил с три короба, а все впустую. Как это понимать? В Париже никто бы не удостоил своим вниманием диспут, на котором ораторы не изощрялись бы в риторике и не украшали бы свою речь стилистическими фигурами, сколь бы абсурдны они ни были. Но оказалось, что англичане, по-видимому, предпочитают совсем иное — простоту и скромность. Смеялись уже без малейшего стеснения, смеялись почтенные члены колледжа, а студенты брали с них пример, кривляясь и передразнивая мой акцент — занятие, достойное школяров! Напротив меня развалился доктор Андерхилл, свободно облокотившись на кафедру. Судя по его улыбке, он уже считал себя победителем. Пфальцграф громко и откровенно зевал.

— Категорически отвергаю! — крикнул я, с размаху ударив кулаком по кафедре, а затем выразительно поднял руку, смех умолк, похоже, все слегка растерялись. — Я категорически отвергаю мнение, будто звезды неподвижно закреплены на небесном своде! Звезды небесные той же природы, что и наше Солнце, и не могут отличаться от него, а область хвоста Медведицы не более заслуживает наименования Восьмой Сферы, чем Земля, на которой мы обитаем. Обладающие разумом должны признать, что видимое глазом движение Вселенной происходит от вращения Земли, ибо куда меньше оснований предполагать, будто Солнце и весь бесконечный космос с его бесчисленными звездами вращается вокруг этого крохотного комочка, именуемого Землей. Напротив, разум требует согласиться с тем, что это Земля движется в космосе. И впредь наш разум не должен находиться в плену представлений об этих восьми или девяти сферах, ибо существует одно лишь небо, глубокое и бесконечное, с неисчерпаемым количеством миров, подобных нашему, и все они движутся по собственным своим орбитам, как вращается по своей орбите Земля.