Окаянная сила - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 100

Бесовская птица не нуждалась в крестильном имени, заговор не требовал иного замка, кроме указания пути, который вдруг представился Алене горящей стрелой, стремящейся низко над землею, отсюда — и к Владимиру.

И она, вскинув руки, указала тот путь вполне ясными для птицы Гаганы словами:

— К тебе посылаю!

* * *

— Я должен жениться на тебе, Хелене, — сказал Даниэль Ребус. — Хозяйка дома уже косо смотрит на меня. Ты ведешь мое хозяйство, ты стираешь мое белье — она одобряет это и желает тебе лишь хорошего.

Утро было ясное, солнце ворвалось вдруг в маленькую комнатку и легло мелкими квадратами на общее для Даниэля и Алены одеяло.

Алена подумала, что вот коли хозяйка смотрела бы на нее волком — так то было бы удивительно, а не ее доброта. Хозяйка была прикормлена хлебцем наговоренным…

Однако менее всего собиралась Алена замуж за мастера Даниэля Ребуса. Ибо в глубине души считала его блаженненьким, наподобие Марфушки из Моисеевской обители.

Даниэль, у которого она с той ночи почему-то осталась, жил, на ее взгляд, беспутно. Никакого сравнения с хитроватым Петром Данилычем не было — у того и речи все были вразумительны, и выслушивал он всякого, что мужика, что бабу, и отвечал с достоинством. Невзирая на годы, то был добрый жених — с таким-то и жить в согласии… А мастер Даниэль Ребус говорил красно, да вот слушать не умел вовсе.

Во втором жилье снимал он две комнатки, а стряпала ему до Аленина появления хозяйка, фрау Гертруда. Так в одной из комнатушек он жил, а во второй занимался страшными делами — то дым оттуда вонючий шел, то в щель под дверью вытекала темная радужная дрянь и ползла вниз по лестнице, а Даниэль выскакивал следом, вопя, чтобы никто не смел к той дряни прикасаться — до костей руку прожжет, даже сквозь ветошку! Был у него там стол, уставленный стеклянной посудой, и на столе два очажка маленьких, на коих он свои зелья кипятил, и из иных посудин трубки торчали, а иные были с длинными носами.

Кормился же мастер Ребус — так звали его, хотя ни в одной гильдии мастеров он не состоял, — составлением гороскопов. И кормился неплохо — да все деньги на баловство уходили. Алена, приглядевшись, многое из баловства пресекла — первым делом завела Даниэлю добротные фартуки, ибо мог он сгоряча кинуться к закипевшему зелью в том самом кафтане, в каком навещал Данненштерна. А что брызги пятна оставляют и даже ткань проедают — она убедилась, глядя на собственную пострадавшую юбку.

Была бы тут Рязанка — может, вспомнила бы какой наговор на одежду, чтоб цела была. А сама Алена попыталась было наговорить да не удалось. Только добилась какой-то удивительной жесткости, а может, не от заговора она произошла, а от простой воды, которой Алена пятна оттирала.

Даниэль как уставился на Алену, впервые повстречав ее у Данненштерна, так и глядел на нее день за днем, выпучив и без того выпуклые глаза, с изумлением, словно не верилось ему, что милая маленькая женщина в его логове хлопочет, к нему в постель ложится.

Об одном молила Бога Алена — чтобы Даниэль ее гороскоп не составил. А ну как вычитает он в звездах, зачем она сюда явилась да что натворить успела? Но мастер Ребус, при всех своих разнообразных знаниях, был прост — ему и в ум не входило полюбопытствовать насчет прошлого Алены.

Разумнее всего отнеслись к их сожительству Данненштерн и Мартини. Оба отчаялись уж уговорить мастера Ребуса хоть к кому-то посвататься. И оба считали, что алхимик и ведунья — достойная пара даже без пасторского благословения, выражая этим удивительное для Риги вольнодумие. Правда, фрау Марта уж не гоняла служанок звать Алену, когда нужно было чем-то удивить богатую и уважаемую гостью, но когда мастер Ребус приводил ее — принимала вполне достойно. И Алене такое обхождение нравилось — не то что в Немецкой слободе, когда все со всеми уж переблудили, и что у девки незамужней два полюбовника — словно бы в порядке вещей.

Основательно жили рижские бюргеры и купечество, достойно жили, без суеты. И это Алене пришлось по вкусу.

Но сумятица была у нее на душе.

Не нужно было Федьку-дурака губить…

Ну, дурак он, ну, чуть ее не уморил на болотном острове по дурости своей… А ведь грех сотворен сгоряча, один из семи смертных грехов! И другой грех подоспел тут же — сожительство с немцем… А третий, хоть и не значится в Святом Писании, для Алены как бы первый. Сокол-то ясный, Владимир-то свет Андреевич, в Москве да во снах, а наяву-то — старый да толстый немец, который как начнет толковать про свои зелья — сам себя лишь и слышит…

И озлилась Алена, и сказала себе, что немец этот ей по грехам ее достался, что таким образом она хоть малость свои прочие грехи искупает, и, определив сожительство с Даниэлем как своего рода епитимью, с яростью вела его хозяйство не хуже самой вышколенной домоправительницы. Чистила медную посуду песочком, пальчики свои рукодельные губила и твердила злорадно — вот тебе, псице, за Федьку наказаньице, терпи да не жалуйся…

Хорошо хоть, что сила окаянная, погубив Федьку посредством рябого каменного яйца, попритихла. Хватает ее на соль да на воду наговаривать. И птица Гагана, улетев в сторону Москвы, не возвращалась. Уж что она там по приказу понаделала — уму непостижимо. Владимир, сокол ясный, вот бы ладно было, коли бы она тебя одолела!..

И поди внуши влюбленному мастеру Ребусу, что нужен он лишь до поры — пока не поможет камень Алатырь заполучить. Так и хочется крикнуть ему это в толстую рожу! Однако — нет, нельзя, а что же тогда можно?

А можно, как выяснилось, преспокойно забирать то, что он зарабатывает, потому что мастер Ребус совершенно не разумеет ни того, откуда деньги берутся, ни того, куда они деваются.

Почему-то Алена первым делом на ленты набросилась. В Москве-то их почитай что и не видывала, а тут их все носят, и серебром тканные, и золотом, и узкие, и широкие, и узорные, и серебристо-переливчатые из Лиона, и блестящие из Кёльна и Базеля, и полосатые, и всякие… Алена все лавки обошла, всяких моточков набрала — и призадумалась.

По зимнему-то времени ей немного нужно было — кафтанчик раздобыла с меховой широкой опушкой понизу, как тут носят, платьице синенькое теплое, сорочек под низ четыре штуки. А настала весна — женщины и девушки вышли на улицы такие нарядные, что зависть взяла ведунью. Платьица у многих шелковые, с двойными юбками, и верхняя юбка спереди разрезана и на боках подобрана, чтобы нижней, цветастой, погордиться. Вдруг появились тоненькие шелковые косыночки, кружевом обшитые, вместо чепцов. Их легонько на голову накидывают и слабенько чуть ли не на самой груди завязывают, расправив кончики, и как держатся — непонятно, того гляди ветер унесет.

Увлеклась Алена этими затеями — когда еще Даниэль на камень Алатырь выведет, а пожить-то хочется…

Даниэль, высказавшись насчет женитьбы, стал выбираться из постели. Алена отвернулась — уж даже не смешным казался он в длинной ночной рубахе и в ночном колпаке с богатой кистью (шелковой, уж кисти Алена мастерить умеет), а стыдным каким-то, впору отворачиваться… Алена полежала с закрытыми глазами, пока он не надел и не завязал тяжелый старый халат. Теперь зрелище было не такое срамное.