Из будущего - в бой. Никто, кроме нас! - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Ланцов cтр.№ 58

На самом деле это окапывание имело вид целого комплекса мероприятий, которые были связаны не только с фортификационными работами. Перед великим князем стояла задача: не только подготовить ловушку отступающим войскам противника, но и заманить их в нее. Поэтому, воспользовавшись захваченной телеграфной станцией на Балтиморской железной дороге, Александр телеграфировал в Вашингтон:

«Вас окружают. Отряды кавалерии повстанцев видели недалеко от Балтимора. В целях затруднения их наступательных действий в настоящее время мы приводим в негодность все дороги, которые ведут на северо-восток страны. Включая железную дорогу. Телеграфные станции мы сожжем или взорвем, чтобы противник не смог ими воспользоваться. Если обстоятельства сложатся так, что вам придется отступать, то уходите по дороге на Бладенбург.

Командир Велингтонских ополченцев

Томас Сойер»

Аналогичную телеграмму Александр отправил в Балтимор, только представившись полковником Сойером. После чего поджег телеграфную станцию и начал реализовывать свой план. Для диверсий на транспортных коммуникациях противника Саша выделил полк Миши Скобелева. В тот же день был взорван мост через залив, огибающий с востока столицу. Перекопаны во многих местах траншеями все относительно нормальные дороги, идущие на север и северо-восток от Вашингтона. В том числе старое Бладенбургское шоссе. На следующий день не избежала внимания и Балтиморская железная дорога. Ее полотно в трех местах было разобрано, а насыпь развалена, чтобы затруднить починку.

Но все это безобразие не мешало основной работе — подготовке засады. Место для нее Александр выбрал в том месте, где новое Бладенбургское шоссе ближе всего подходило к железнодорожной насыпи — в полумиле к северу от фермы Кларка Миллера. Само собой, ферму предварительно спалили дотла, а ее владельцев посадили в фургоны, выдали сто долларов (огромные по тем временам деньги) и отправили на поселение в Чикаго. Пообещав в случае, если они будут молчать и быстро удалятся от этих мест, никогда больше не искать встреч с ними. Миллер, к счастью, оказался очень сообразительным мужчиной и никаких проблем создавать не стал. Впрочем, его примеру последовал и сосед Билл Кальверт. В итоге участок дороги стал пустынным, по крайней мере, на пару миль в сторону Вашингтона.

Для непосредственного расположения бойцов Саша выбрал место, где с одной стороны железнодорожная насыпь очень сильно увеличивалась из-за особенностей рельефа, превращаясь в высокий земляной вал, а с другой — к шоссе подходил лес. Помимо этого, радовала сама дорога — именно в этом месте заканчивался спуск и начинался подъем. Место выходило очень интересным, так как со стороны леса весь участок был как на ладони и отлично простреливался. С флангов участка, протяженностью в милю, располагалось по три пулеметных дзота, которые должны были выступать запирающими силами, не дающими противнику отступить. А вся протяженность леса между ними занималась длинной пехотной траншеей с удобными стрелковыми позициями и тремя пулеметными гнездами, которые стояли на равном удалении друг от друга. Всю эту линию получилось расположить в трехстах шагах от шоссе и отлично замаскировать. А на дистанции в семьсот шагов — расположить артиллерийскую батарею, впрочем, тоже замаскированную.

Двенадцатого августа, когда все уже было готово и бригада отдыхала, к ней пожаловали желанные гости. Измученные двухнедельными городскими боями солдаты северян шли широкой толпой по дороге и по обочинам, расходясь своеобразными волнами от нее на пятнадцать-двадцать метров. Впрочем, без всякого боевого охранения, разведки и авангарда. Шли — это еще громко сказано. Они брели, еле поднимая ноги. Центральную часть шоссе занимали фургоны и какие-то важные люди верхом на лошадях, а вокруг них, как овцы вокруг пастухов, жались солдатики. Причем как такового растягивания, характерного для подобного состояния духа, практически не было. Все, наоборот, старались идти кучнее, видимо, опасаясь кавалерии южан.

После того как они, естественно, не заметив замаскированных позиций противника, втянулись в заранее размеченную зону обстрела, Александр отдал приказ об открытии огня. Полторы тысячи винтовок, девять пулеметов и восемь пушек заработали разом и на пределе своих скоростных возможностей. Получился своего рода все сметающий свинцовый шквал. Около пятнадцати тысяч пуль каждую минуту обрушивались на солдат противника, стремительнейшим образом их уничтожая. В их рядах сразу началась паника, метания и давка. Причем паника сыграла с ними злую шутку — она не дала ребятам трезво оценить обстановку и залечь. Вместо этого они, напротив, вели себя как укушенные и «мельтешили» с дикими криками. Лишь на третьей минуте остатки отступающих войск северян ринулись к железнодорожной насыпи, желая спастись за ней. Впрочем, именно там они и погибли, так как взобраться на высокий земляной вал под плотным стрелковым огнем — крайняя степень безрассудства. Они пытались карабкаться по крутой насыпи, а с дистанции в семьсот-восемьсот метров по ним вели плотный обстрел. Те, кто забрался повыше, получая свою пулю, скатывались вниз, сбивая к подножию своих товарищей по несчастью. Там последние северяне и собрались. Впрочем, по этому валу из тел у подножия насыпи еще секунд тридцать велась стрельба. На всякий случай.

Когда беглая стрельба наконец утихла, Александр немедленно отправил вестовых, чтобы ему доложили о потерях. Их не было. Даже раненых не было. А там, где еще несколько минут назад шли солдаты противника, лежало поле трупов, хотя нет, скорее кровавая каша, растекшаяся жирным, слегка смазанным пятном. Впрочем, Джебу Стюарту это было еще не ясно, а потому он вскочил в седло и повел своих кавалеристов к месту гибели отряда противника. Что его туда повлекло, сложно сказать, но зря он это сделал. Очень зря. Его люди оказались не готовы к зрелищу, что предстало перед их глазами. Убитые и бьющиеся в агонии тела, куски мяса, оторванные конечности, кровь, мозги, содержимое кишечника, стоны и крики ужаса раненых, ползающих в этой каше, и сладковатый аромат парного мяса, смешанного с запахами фекалий и крови, от одной только смеси которых с непривычки может желудок вывернуть. В общем, там было все самое эффектное, что можно встретить на войне, только в одном флаконе и значительном количестве.

Многим людям Стюарта стало плохо, и они стали терять сознание, падая прямо в эту самую кашу. Впрочем, не всем. Однако проблем это добавило. Им под стать оказались и слушатели училища, впервые оказавшиеся на войне. Да что они, даже старые, закаленные ветераны, многие из которых побывали на Крымской войне, и те находились на грани нервного срыва. По большому счету, после окончания этой бойни часть бригады в унисон молилась и блевала. То есть была частично деморализована. За исключением ветеранов и Александра. Однако же и опытный, навоевавшийся Урусов, глядя на результат успешной засады, стоял с задумчиво-печальным видом.

Саше же, в ключе произошедших событий, вспомнилась фраза, которую старший прапорщик говорил своим бойцам в «учебке» в одном известном фильме: что они могут писаться, какаться, звать маму, но боевую задачу выполнять несмотря ни на что. Так и тут получилось. Впрочем, если говорить честно, бригада оказалась психологически не готова к «новой войне». И если при Булл-Ране вся эта бойня носила более растянутый по времени и пространству характер и не так сильно давила на неокрепшую психику, то на дороге в Балтимор люди не выдержали и «потекли».