MKAD 2008 - читать онлайн книгу. Автор: Антон Некрасов cтр.№ 6

Охранник отвалил, она выехала на Кутузовский и едва не врезалась в виновный в этом «Киа Сорентто». Пришлось дать по тормозам, едва не заставив совершить наблюдающего за выездом охранника непроизвольное мочеиспускание.

За день нужно было сделать три вещи. Забрать деньги из двух салонов, посетить Третьяковку. А вчера Вера Игоревна приметила в одном из бутиков потрясное платье. Будет чем утереть рыло анатолиюгеоргиевичевой бабе. Тринадцать тысяч долларов, но было за что.

Забрав из кассы первого салона сорок тысяч долларов, она выехала на МКАД и погнала «Мазерати» на юг.

Говорят, – и я не знаю, правда ли это, – что человек сам является опасностью для себя. Это объясняется тем простым доводом, что все его поступки не находят себе места в ежедневнике создателя. А на мой взгляд, человек просто существо глупое и непрактичное. Он пишет стихи, лазит в окна к возлюбленной, а уйдя от нее, идет домой и вычерчивает схему какой-нибудь установки, двигающей горы, находит формулу яда или уверенной рукой, которой только что держался за грудь любимой, вытачивает на станке корпус ядерной бомбы. То есть, едва успев создать предпосылки для создания одной жизни, он тут же размышляет над тем, как убить себя и еще несколько миллионов. Или же, напротив, вообще не делает ничего. Что ставит под вопрос смысл его присутствия на планете и целесообразность трудов его родителей и общества, примененных к нему в раннем его возрасте. Я, например, знаю одного представителя этого подвида класса человеков, и мне стыдно, что мы с ним близки настолько, что понимаем друг друга без слов. Утром этот глупец и лентяй встает рано, ибо ему нужно спешить на работу, и это, казалось бы, должно привлечь к нему волну уважения. Однако стоит только подумать, чем занимается этот человек, – а он ремонтирует асфальтовые дороги, – как лично у меня он тут же вызывает антипатию. Вечером он отправляется домой, чтобы помыться в своей квартирке, переодеться и отправиться на улицы ночной Москвы для бестолкового времяпрепровождения. Либо валяется на диване, чтобы читать книги или смотреть телевизор. Ничего, кроме неудовольствия, этот человек у меня не вызывает, и, хотя знаю я его много лет и пора бы уже к его не слишком благочестивым поступкам привыкнуть, смысл его жизни лично для меня непонятен.

Этот человек – я. Все двадцать восемь лет моей жизни прямо указывают на то, что уже при рождении на мне был поставлен крест. Мой отец, бесшабашный веселый человек, любил шутить, и последняя его шутка относится к 1980 году – это последний год, когда отец был рядом со мной. Незадолго до Олимпиады мы отправились на юг – тогда, двадцать семь лет назад, применительно к семье токаря и фрезеровщицы, это анекдотом не выглядело, – в Евпаторию. Помнить то, что там происходило, я, понятно, не мог, ибо шел мне седьмой месяц от роду, и ничего, кроме соска, меня не интересовало. Как победителю соцсоревнования отцу выделили путевку, и не воспользоваться ею, только потому что ребенок не совсем готов к переездам, было бы глупо. Второй раз путевки можно было не увидеть, как, впрочем, и не победить в социалистическом соревновании. Это был год, когда вся страна собиралась показать миру, что такое Олимпиада в цитадели мира и счастливой жизни. Для этого, говорят, за 101-й километр выслали десятки тысяч подозрительных лиц, а на границах усилили бдительность. При этом в понятие «граница» входило все, чем заканчивается родина, в том числе и черноморские пляжи.

Я уже не понаслышке знаю, что, когда усиливается бдительность, ослабляется процесс соображения. Приоритетными становятся зрение, слух и вкус, и почти отваливаются в сторону, за отсутствием надобности, чувство юмора, ощущение полета и размышления о былом. Вот в таком приблизительно состоянии и находились в то время подчиненные Комитету государственной безопасности сотрудники пограничной службы. По пляжу, рассказывают, по раскаленному песку и гальке, среди тысяч оголенных тел, бродили странные личности в светлых брюках и рубашках. Загорать они – не загорали, купаться – не купались, они только ходили и сквозь черные, словно закопченные для просмотра солнечного затмения очки что-то рассматривали. Эти вечно бодрствующие, напрочь лишенные чувства юмора и меры существа оставляли у кромки воды следы, которые за ненадобностью тотчас смывали волны. Эти существа делали вид, что они незаметны. Страна воспитывалась фильмами о резиденте Жженове, и потому особенного удивления эти фраера не вызывали. Евпатория жила по своим законам, но папу моего – именно моего папу почему-то, а не папу ныне здравствующего Виктора Пискунова, моего нынешнего начальника, – это гуляние странных личностей вдоль морского побережья задевало больше всего. Мы приехали из Кемерова, до ближайшей границы оттуда на собаках несколько недель. Сам факт охраны прибрежных государственных границ Союза ССР был для приезжих, подобных нам, в диковинку, но именно моего папу – именно моего, а ничьего другого, – это подвигло на поступок, не соверши он который, все в моей жизни могло стать по-другому.

Вдоволь наплававшись, он дождался, когда с ним поравняется очередная парочка, после чего вышел из воды. Тяжело дыша и характерно припадая на ногу, как припадает застигнутый врасплох судорогой пловец, находившийся в воде не менее трех часов и чудом добравшийся до берега, он задал им вопрос, который отныне станет проклятием нашей семьи:

– Скажите, это Союз Советских Социалистических Республик?

Мой папа слыл балагуром и человеком с хорошим чувством юмора, хорошо разбирающимся в предмете, но слабо ориентирующимся, как выяснилось, в политической обстановке. Но мы жили слишком далеко от водных рубежей нашей родины, чтобы разбираться в этом хорошо. Поэтому наш отпуск закончился сразу. Как только прозвучал вопрос. В Кемерово, на берегу Томи, этот экспромт вызвал бы взрыв веселья. В Евпатории папу закрыли, ни разу не улыбнувшись. Пока устанавливали личность – паспорта, жены и грудного ребенка при таких обстоятельствах, для подтверждения отсутствия дурного намерения, понятно, было недостаточно, – мама жила со мной на съемной квартире и уже на следующий день у нее пропало молоко. Пока она обивала порог местного учреждения госбезопасности, пока звонила в Сибирь с мольбой побыстрее прислать все характеристики и отчеты о трудовой деятельности отца, минул месяц. Вскоре характеризующие папу материалы пришли. Из них следовало, что мой непьющий отец числился на заводе, на котором проработал десять лет, зачинщиком дебошей, и его фото не сползало с доски позора. План он не выполнял, а то, что его направили на отдых вместе с семьей как победителя соцсоревнования, так это в связи с его сговором с учетчицей, которая уже уволена. В общем, как это было принято в те незапамятные времена, а сейчас так это вообще принцип существования всех и вся, перебздив выглядел полезнее недобздива. Чекисты пообещали маме выпустить ее мужа через три дня, но в тот же день, когда она узнала об этом, мой отец, защищая в камере свою честь, был убит.

Я знаю точно – прирезал его не КГБ. Но уверен, что папа погиб благодаря именно ему. А поэтому теперь, когда вижу проезжающие мимо меня, раскидывающего асфальт, машины с надписями «ФСБ», «Прокуратура» и «Милиция», во мне начинает волноваться что-то очень тяжелое и мрачное.