Я вернулся к двери. На поднос можно было и не глядеть:
наверняка все тот же кусок черствого хлеба и вода; может быть, если очень
повезет, кусочек сыра. Я подтащил тюфяк к двери, устроился поудобнее и нащупал
сделанную прорезь. Я уже наполовину углубился в дверной брус.
И тут услышал чье-то хихиканье.
Откуда-то сзади.
Я резко обернулся. Сзади явно кто-то был. Да, у левой стены
я различил силуэт человека. Он стоял и смеялся.
— Ты кто? — спросил я. Мой голос звучал совершенно
непривычно, словно чужой. Я ведь за долгое время ни с кем и словом не
перемолвился.
— Побег! — сказал человек. — Побег
готовишь! — И снова засмеялся.
— Как ты сюда попал?
— Прошел.
— Откуда? Как?
Я зажег спичку. От света глаза резанула боль, но спичку я не
гасил.
Человечек был очень маленький. Можно сказать, крошечный,
почти карлик, да к тому же горбун. Волосы и борода у него были такие же
длинные, как у меня. Из массы волос выглядывал лишь его длинный крючковатый нос
да посверкивали почти совершенно черные глаза, сейчас, на свету, чуть
прищуренные.
— Дворкин! — узнал я его.
Он снова засмеялся:
— Да, я Дворкин. А ты-то кто?
— Ты что, не узнаешь меня? — Я зажег еще одну
спичку и осветил собственное лицо. — Посмотри-ка повнимательнее. Забудь
бороду и патлы. Да еще прибавь столько же веса, сколько во мне сейчас. Ты же
сам сколько раз рисовал меня на картах, во всех подробностях!
— Корвин! — наконец узнал он. — Да-да, я тебя
помню.
— А я считал, что ты уже умер.
— Как видишь, нет. Смотри! — И он сделал пируэт,
повернувшись на одном каблуке. — А отец твой как поживает? Ты сам-то давно
его не видел? Это он тебя сюда засадил?
— Оберона больше нет, — ответил я. — В Амбере
правит мой брат Эрик, а я его узник.
— Тогда я главнее тебя, — промолвил
Дворкин, — ибо я узник Оберона.
— Не может быть! Мы и не знали, что отец бросил тебя в
темницу!
Я услышал, что он плачет.
— Да, — произнес горбун через некоторое
время. — Твой отец не доверял мне.
— Почему?
— Я ему однажды обмолвился, что обдумываю, как можно
было бы уничтожить Амбер. Я даже рассказал ему, что знаю такой способ. И тогда
он приказал запереть меня в темницу.
— Не очень-то красиво с его стороны.
— Да. Зато он обеспечил меня прекрасной лабораторией и
множеством разных инструментов, чтобы я мог продолжать свои исследования.
Только сам вскоре перестал меня посещать. А до того приходил часто и приводил с
собой разных людей, которые показывали мне свои чернильные пятна, а я по его
приказу придумывал про каждое пятно историю. Вот было здорово!.. Но все это
кончилось, когда однажды я выдумал историю, а она мне самому что-то не
понравилась, вот я и превратил этого человека в лягушку. Король Оберон
разгневался, когда я отказался снова превращать того типа в человека… С тех пор
прошло уже столько лет, но ко мне больше никто не приходит, и я, если б даже
захотел, не смогу теперь превратить его в человека — если, разумеется, король
по-прежнему того желает. Однажды…
— Как ты попал сюда, в мою камеру?
— Я же сказал тебе: прошел.
— Сквозь эту стену?
— Конечно, нет. Сквозь Тень стены.
— Ни один человек не может проникнуть в Амбер прямо из
Тени! В Амбере же Теней нет!
— Ну, я сжульничал, — призвался он.
— Так как же все-таки ты сюда попал?
— Я создал новый Козырь и решил с его помощью
посмотреть, что происходит по другую сторону стены… Ах, Боже мой, только что
вспомнил!.. Я же не могу без него вернуться! Придется изготовить другой. У тебя
не найдется чего-нибудь поесть? И чем рисовать? И на чем?
— Возьми, вот кусок хлеба, — сказал я, отдавая ему
свой хлеб. — Тут есть еще сыр, можешь взять и его.
— Благодарю тебя, Корвин! — воскликнул Дворкин и с
волчьей жадностью накинулся на еду. Потом выпил всю воду. — Так. Теперь,
если ты одолжишь мне перо и кусочек пергамента, я немедленно вернусь в свою
комнату. Мне хочется дочитать одну книгу. Приятно было с тобой побеседовать.
Жаль все-таки, что королем стал Эрик. Ну, я к тебе еще загляну. Если увидишь
отца, скажи ему, чтобы он на меня не сердился, потому что…
— У меня нет ни пера, ни пергамента, — прервал я
его.
— Господи, — сказал горбун, — ну и условия у
тебя! Прямо варварские!
— Совершенно точно. Под стать самому Эрику.
— Хорошо, а что у тебя есть? Мне все-таки больше
нравится моя собственная камера — там освещение лучше…
— Ты разделил со мной обед, — сказал я. — А
теперь я хочу попросить тебя о небольшом одолжении. Если ты выполнишь мою
просьбу, обещаю: я сделаю все, чтобы помирить тебя с Обероном.
— И чего же ты от меня хочешь?
— Я всегда восхищался твоим искусством, но есть одно
твое творение, которое мне нравится больше всего на свете. Я всегда хотел иметь
его изображение. Ты ведь помнишь маяк в Кабре?
— Конечно. С тех пор я там был еще раза три. И я знаю
его теперешнего смотрителя. Его зовут Жупен. Мы с ним в шахматы играли.
— Когда я стал взрослым, — продолжал я, —
более всего мне хотелось бы посмотреть на изображение этого великолепного здания,
выполненное твоей рукой!
— Очень простой рисунок, — ответил Дворкин, —
и очень приятный. Я, помнится, даже делал кое-какие предварительные наброски,
но дальше как-то не пошло, все время что-то мешало. Тогда других забот было
полно. Я принесу тебе один из тех набросков, если уж ты так этого хочешь.
— Нет, — сказал я. — Мне бы хотелось иметь не
просто набросок, а что-нибудь посущественнее, более овеществленное, что ли: эта
прекрасная вещь скрашивала бы мое одиночество, служила бы мне утехой… да и всем
другим, кто попадет сюда после меня.
— Похвальное желание, — произнес он. — А у
тебя хоть какой-нибудь инструмент есть?
— Есть вот такое стило, — сказал я, протягивая ему
бывшую ложку, которая к этому времени стала весьма острой. — Мне бы
хотелось, чтобы ты изобразил маяк вон на той дальней стене, а я буду любоваться
им, когда отдыхаю.