Девятый чин - читать онлайн книгу. Автор: Олег Егоров cтр.№ 41

— Утешил, — мрачно отозвался Брусникин. — По крайней мере, буду знать, что я не сам напросился, когда меня под электричку столкнут.

— Но с тем товарищем изрезанным, которого ты до Шереметьево-два подкинул, абсолютная непонятка. — Опер выпил и захрустел маринованным огурцом. — Допускаю, что ему посчастливилось ускользнуть от Малюты. Но как он тебя вычислил по дороге в аэропорт, логическому анализу не поддается.

— И не поддастся, — отпустил загадочную реплику молчавший до сей поры Матвей Николаевич Буслаев.

Оператор тоже выпил, глядя куда-то в потолок.

— Эй! — возмутился Кумачев. — А почему все чокаться вдруг перестали?!

— В доме покойника не чокаются, — пояснил Никита.

— Будешь жить! — Шолохов ударил кулаком по столу. — Сегодня же у Кузьмича бумаги оформлю! Завтра поставим тебя под охрану, а за неделю мы всю кодлу чисто подметем! Эти упыри твоей личности не коснутся! Слово офицера!

— Ах! — вздохнула, прижимаясь к нему, художник по мундирам Шаманская. — И почему у нас в «Квадрате» не стоят военные?!

— За военных в квадрате! — воодушевлено произнес тост Миша Кумачев.

— Пока же из дома не выходи, — предупредил Андрей Брусникина. — Оружие есть?

— Нет. — Никита пододвинул к себе банку «9 жизней». — Но есть вечерняя репетиция.

Петр Евгеньевич Метеоров отобрал у Никиты банку и передал ее по назначению.

Кот, сидевший под столом, немедленно приступил к трапезе.

— Только в театр и обратно, — согласился опер. — Причем лучше — в сопровождении. Хотя не думаю, что они раньше завтрашнего дня отойдут от встречи с филологом. Ну, мне в участок пора. Тебя подбросить?

Вопрос был адресован Зое Шаманской.

— И как можно выше, — откликнулась та с энтузиазмом.

Галантный Шолохов помог ей подняться, и вместе они покинули общество.

— Мне, пожалуй, тоже пора, — засобирался Петр Евгеньевич. — Придавлю подушку до репетиции. И вам рекомендую. Как доктор.

— Значит, на троих сообразим! — Кумачев открыл предпоследнюю бутылку.

— Извини, Мишель, — отказался измотанный хозяин. — Я уже вообще ничего не соображаю. Даже на троих.

— Значит, после репетиции, — легко уступил Кумачев. — Евгеньич, я с тобой.

Метеоров дождался его в дверях.

— Могу отца попросить, чтобы он своих «чонкиных» снарядил. — Миша уже из прихожей вызвался оказать товарищу содействие.

Но вмешался оператор Буслаев:

— Не стоит. Я сам Никитку в театр отвезу.

Итак, они остались вдвоем: Никита и Буслаев. Некоторое время молча покуривали.

— А ведь не Дрозденко с тобой на заднем сиденье «Фольксвагена» ехал, — произнес, глядя задумчиво на Брусникина, оператор. — Ты ведь, Никита, своего ангела-хранителя в последний путь проводил.

— Бросьте, Матвей Николаевич. — Никита загасил окурок в хрустальной пепельнице. — Без вас тошно. Потом ангелы, во-первых, согласно традиции, белые, во-вторых, они с крыльями, и самое главное — рожа-то у этого почему была моя? Да еще исполосованная вся, как у матроса в кабацкой поножовщине?

— А таким ты его сделал, Никита. — Буслаев поймал кота, отиравшегося у его ног, и уложил на колени. — Вот смотри: черным кота создал Господь, но ангел-хранитель явил тебе, Никита, облик души твоей кровоточащей.

— Перестаньте романы сочинять! — огрызнулся Брусникин. — Вы, Матвей Николаевич, оператор, а не узник ирландских предрассудков! Что я, Дориан Грей, по-вашему?! Оглянитесь! Вокруг подонков не меряно! Я-то чем хуже?!

— Не знаю, — покачал седой головой Буслаев. — Верить или нет — твое право. Но только помнишь ты наш разговор во время съемок «Ангельского терпения»? Так вот. Расскажу тебе один случай. Только тебе, поверь. Больше никому не рассказывал. Как тебе известно, воевал я на торпедном катере. Страшно воевал. После каждого боевого задания и половины наших не возвращалось. Настал и мой час. Из Киля шел транспорт с боеприпасами. Топить его должны были «Щуки», подводные лодки, иначе говоря, а пробить для них брешь в конвое немецких эсминцев обязаны были мы. Если бы не туман, перетопили бы нас из орудий, как слепых щенков. Туман и скорость — вот все, что позволяло нам подойти на расстояние выстрела. Дальше — торпеда, крутой оверштаг и давай Бог ноги. Немец бил вслепую, так что гробешник наш разнесло шальным снарядом, когда уже казалось, что все позади. Часа два болтало меня в спасательном жилете на студеных волнах, прежде чем я очнулся после контузии. Ног своих я не чувствовал, голова звенела, точно склянки перед вахтой, и надежды у меня, геройского мичмана, не осталось никакой. А мечтал я снимать кино после победы. Обидно мне стало — ужас как. Но вдруг, представь, увидел я корму лодки. Откуда взялась она, Бог знает. Разглядел я только, что на веслах — рыбак. По крайней мере, был он в плаще с капюшоном. Кричать-то я пробовал, но сплошной хрип вырывался из моей глотки, будто кто-то на пионерском горне играть учился. Тогда изо всех оставшихся сил я поплыл за кормой. Медленно, кое-как продвигался я вперед. А лодка, хотя расстояние меж нами не сокращалось, все время шла так, что я оставался в кильватере. И потерял я ее из виду лишь тогда, когда заметил впереди берег. Она просто рассеялась, как прежде рассеялся туман. Подобрали меня рыбаки-чухонцы — на отмели. Когда же я пришел в сознание, а минуло недели две, прежде чем здоровый мой организм поборол воспаление легких, рыбаки-островитяне поведали мне, что рыбалить в то утро из хутора никто не выходил и все их лодки оставались на берегу.

— Померещилось. — Никита, скомкав, бросил на пол опустевшую пачку из-под «Мальборо». Кот покинул колени Буслаева и загнал пачку под газовую плиту. Порядок был восстановлен, и кот снова запрыгнул на колени оператора.

— Как угодно, — сказал Буслаев. — Иди спать. Разбужу за час до репетиции.

«Чем я так задел тебя? — ворочаясь на диване, переживал Никита. — Пошлым до изумления монологом? Так не я же его написал. Охламонов написал. И вообще, это — самосуд. Одумайся. Вернись. Или Господь не простит нас обоих. Ведь не в том дело, что я спасовал перед неудачами. Не в том даже, что я смерти боюсь. Просто жизнь без тебя стала пуста, и я ощутил это, поверь мне. Ведь пустоту ощущаешь, когда она образуется, не раньше. Надо, чтоб я бросил играть? Я брошу. Надо, чтоб я исповедался в грехах своих? Исповедуюсь. Слово драгунского капитана. Но если ты слышишь, подумай. Ведь ты сейчас — дезертир. Я-то откупился от призыва на „срочную“. От посылки, быть может, в Чечню. Но в твоем военкомате этот номер не пройдет. Не те над вами стратеги».

Как ни удивительно, Брусникин оказался прав. Небесные стратеги — совсем другие, нежели человеческие. И подтверждением тому может служить воистину детская радость Зои Шаманской, вцепившейся в локоть своего галантного кавалера, как только они с Андреем вышли из подъезда в предрассветные сумерки:

— Загадывай! Загадывай скорее! Падает!