Гамбит Маккабрея - читать онлайн книгу. Автор: Кирил Бонфильоли cтр.№ 16

— Именно это, черт подери, я и сделал, — ответил я.

Когда я проходил через кухню, моего слуха достиг приглушенный флатус — слишком дискантовый, чтобы оказаться испускаемым Джоком.

— Джок, — сурово проговорил я. — У канарейки опять запор. Новый коновал меня разочаровывает. Прошу тебя — протелефонируй в Зоопарк и спроси у них совета.

— Ну, мистер Чарли, — ответил мой камердинер — после чего, «сотто вочи», [47] произнес нечто, прозвучавшее как: «Поглядеть на ваш новый костюм — и не то будет».

Я шагал — нет, ускальзывал — похоже, много миль, пока не оказался вдали от тех районов Лондона, где могут проживать мои друзья, после чего остановил такси и направил его в Сити, где шанс столкнуться с моим фондовым маклером или главой моего «ллойдовского» синдиката был ничтожен. В кармане я имел карту-схему Монаршего Маршрута, которую выдрал из газеты Джока — а это именно та разновидность газет, которые читает Джок. (Флит-стрит [48] называет их «сисько-письками», но Джок хранит верность Ширли Темпл; [49] будучи прирожденным бриттом, он тем не менее без ума от беспристрастных фотоснимков монархов наших меньших, получающих «поджопники» от лошадей, когда «пьюсанс» [50] выходит к судебному барьеру. Иногда к тому же он может обратить внимание на столбик шрифта в уголке, повествующем о 15 миллионах бездомных в Западном Бенгале. Его социальная совесть лишь на пару рисок выше оной у Всемирного совета церквей, но и только.) В кармане у меня, как я уже говорил, пока вы меня не перебили, лежала карта-схема Монаршего Маршрута. Моя «Таймс» в своем «Придворном циркуляре» [51] не уточняла — да и, вероятно, уточнит лишь после события, — в какой разновидности автотранспорта будет перемещаться Ее В., но, поскольку мероприятие было Государственной Важности (Прием и Ланч в Зале Хреноплетов с иностранными королевскими особами), я надеялся, что Царственное Лицо будет в Государственном Ландо — открытый верх, изволите ли видеть, — а не в одном из тех громадных тяжеловесных «даймлеров» или «роллс-ройсов», которые, как известно любому асассину-любителю, пуленепробиваемы.

Моя газетная карта-схема показывала, что Монарший Кортеж по пути в Зал Хреноплетов должен ненадолго заехать в задрипанную улочку Сити, и вот в аккурат на эту улочку я направил свой кэб, и там заставил таксиста меня декантировать, сунув ему на чай больше заслуженного ровно настолько, чтобы он не принял меня за уроженца Лондона, но не слишком много, чтобы он меня не запомнил. Те из вас, кому не повезло и кто не оказался тайными агентами или наемными убийцами, поймут, как работал мой ум.

Вверх и вниз ковылял я по задрипанной улочке, музыкальный футляр колотил меня по ляжке прежестоко, но ни единой вывески «ПОСТЕЛЬ И ЗАВТРАК» завидеть я так и не сподобился. А завидел я на третьем круге ковыляний высокое, узкоплечее и неопрятное строение с названием солиситорской фирмы в окнах цокольного этажа и целым ассортиментом грязных кружевных занавесок в тех окнах, что повыше. Худосочная неряха в бигуди мотылялась внизу у входа в подвал, апатично гоняя мусор тем, что некогда именовалось метлой.

— Топрый отро! — вскричал я, вздымая кепочку для гольфа на континентальный манер и дружелюбно ухмыляясь. Существо оторвало взгляд от «территории»; глаза у нее были как у давно вышедшей на пенсию потаскухи, коей работа никогда не приносила радости.

— Ево нету, — сразу отказала она.

— Йа хотель ототшнит…

— Нету, — повторила она. Атмосфера полнилась густым ароматом давно невыплачиваемой рассрочки.

— Йа хотель ототшнит, не найтется ли тот маленький комнат, кте я мок бы проводиль ветшера с…

— С кем-кем?

— Та, икраль с мой инстромент, понимайт?

— С чем-чем?

Я осознал, что с «территории» моего саксофона ей не видно и она могла неверно меня понять. Я поднял футляр и повертел им.

— Мой шена, — объяснил я, — не хотшт болше меня икраль с ним тома. От неко она со мной холотный.

— Голодный?

— Йа, — в приступе вдохновения подтвердил я. — Колотный. Потом ест отшень мноко, понимайт, и стал отшен толст, а это портит нам фесь люпофный шиснь. Я терпейт не моку толстый шенщин. — И я воззрился на нее с нескрываемым восхищением; она оправила драный халат на своих мослах.

Десятью минутами позже я стал жильцом комнаты на втором этаже с видом на задрипанную улочку, уплатив скромную ренту за месяц вперед и с уговором, что я стану заниматься со своим инструментом лишь в те часы, когда солиситор внизу не занимается со своим законом; кроме того, мне воспрещалось принимать в комнате друзей и пользоваться ванной. В комнате, изволите ли видеть, имелась раковина для ответа на неотложный зов природы.

Дома в тот же вечер я провел два омерзительных часа с магнитофоном и альбомом какого-то переоцененного и переплачиваемого саксофониста начала 40-х, записывая обрывки и ошметки его зверского искусства и вновь и вновь повторяя фразы как бы в попытках достичь того, что саксофонист, быть может, назвал бы совершенством. Музыканта я вам не назову, ибо, кто знает — он может оказаться жив и по сей день (справедливости в мире нет ну просто никакой), а Общество наблюдения за исполнением авторских прав живо весьма и весьма, в чем я уверен намертво, — и уже изготовилось киской перед входом в мышиную нору.

Последующие несколько дней я играл свою роль. Великую Игру. Носил маску. Хуже того — я носил костюм и, боже всемогущий, те самые ботинки. Каждый вечер я подползал к этому узкому дому на этой задрипанной улочке в этом Сити, облаченный в позорную экипировку, и взбирался по лестнице, трепетнув похотливой ресницей-другой домоправительнице. Укрывшись в мерзкой комнатенке, в миазмах недокормленных мышей (да, испускавшихся комнатой, не мной), я проигрывал пленку безымянного саксофониста, время от времени разнообразя громкость, останавливая и пуская запись снова — и так далее, сам же выглядывал в окно, соразмеряя углы, дистанции и секторы обстрела, пока чертов саксофон не заигрывал мне печенки до смерти, и тогда я шаркал по ступеням вниз, увиливал от ныне вымытой и напомаженной, однако по-прежнему костлявой домоправительницы и угрюмо шагал по улице к остановке такси. Угрюмость поступи моей, едва ли нужно об этом упоминать, проистекала от необходимости промерить улицу шагами и соотнести дистанции с секторами обстрела. Я прикидывал, что Государственное Ландо в день Д будет шуршать на спорых 12 милях в час. Тригонометрия — единственное, что удавалось мне в школе. По крайней мере, единственное из мне удававшегося, о чем знали мои учителя и наставники.