Отсюда, из индейской деревеньки, было трудно отгадать, для защиты от какого врага возводился форт: от местных индейцев, или от пришлых. Зато отсюда легко замечались просчеты архитектора, который в военном деле ни в зуб ногой.
Сторожевые вышки, будто специально, маячили на линии огня из окон главного корпуса. Высота заграждений из колючей проволоки могла вызвать смех у блохи. Да и джунгли подбирались к укреплению слишком близко. Ой, поленились хозяева форта организовать солидную прополку. И теперь по цвету напоминающая скорее минерал, чем растение, листва шелестела буквально в двух шагах от колючки. А выделяющиеся на фоне листвы почти белые ветки раскачивались слабым ветерком, словно приглашали скучающего шутника подкрасться и выстричь в колючей проволоке лаз. Только некогда было скучать шутнику.
— Тампон! — сурово сказал Валера Зыкин, роясь в кишках рискующего преждевременно отбыть в уютный край предков меднокожего, но очень грязного и воняющего каймановым жиром патриарха племени бороро.
— Жетон? Серый Угорь не брал твой жетон. Серый Угорь не подарил твой жетон самой красивой девушке деревни. Хау. — отвел глаза ассистирующий индеец с проколотыми палочками носом и нижней губой. Не потому не расслышал, что туговат на опухшее от клипсы из речной раковины ухо. А потому, что вокруг трухлявого бревна, служащего хирургическим столом, под грохот наполненных камушками бамбуковых калебас топтали фарандолу (летку-енку), пыхтя в затылок друг дружке, пара сотен отборных особей мужского рода.
Каждый индеец был уникален, будто по парадке следующий в родное село дембель. Не из-за дребезжащих подвесок из когтей крупного броненосца и украшений из зубов обезьяны. Не из-за тростниковых юбочек, раскрашенных желчью тапира. И даже не из-за тюрбанов из плетеных шнурков, на которые пошли выщипанные из висков любимых женщин волосы, хотя в эти шиньоны включались клювы туканов, султаны из перьев белых цапель и перья попугаев араурана, вставленные в ажурные бамбуковые веретена. Нет, кожу каждого бронзовокожего воина украшала хитроумная татуировка.
А что еще ожидал встретить Валера в этом забытом Богом углу? Ведь из всего затерявшегося в амазонских дебрях племени лишь трое мужчин видели воочию большую деревню бледнолицых Рио-де-Жанейро. Эти трое и привели Зыкина сюда.
— Тампон ему подай, жеваный банан. Хау!!! — подсказал нерадивому ассистенту живо заинтересованный в успехе медицины распластанный на хирургическом бревне патриарх Итубаре.
Тело его изузорили татуировки особенные. На бедрах в манере Пикассо была запечатлена охота на колобуса. На груди скалился местный дух — чином приблизительно майор — с продырявленной головой, откуда выходил табачный дым. Вокруг рта оперируемого пациента вился синюшный рисунок вроде макроме. А рисунок на животе было не разглядеть, потому что там хозяйствовал рядовой Зыкин. Мясник мясником — руки по локоть в крови.
Валера уже доказал свое умение гравировать и дятлить просто таки невероятные тату, чем приобрел большой авторитет. Еще больший почет рядовой Зыкин завоевал на охоте, где на спор в пять минут выследил и связал в узел питона боа, и гадину потом бросили доклевывать страусам. Теперь же настал черед третьему, самому сложному испытанию, после которого уж никто из старейших не посмеет усомниться, что Валера — самый великий курандейро
[76]
всех времен и народов.
— А скажите-ка мне, уважаемый, почему ваши соплеменники так настырно трясут погремушками? Помоему, и одних воплей достаточно, чтоб отогнать злых духов на другой берег Вила-Вилья-ди-Мату-Гросу. — балагурил, склонившись над животом вождя, Зыкин, хотя на душе было пакостно. Хиленький из Валеры получался разведчик, до сих пор не собрал горячие факты и не сочинил мало-мальски толковой версии. А вот Кучин наверняка уже бы с победой возвращался домой.
Пациент вместо анестезии плел из вороха пальмовых веток веер для раздувания огня. Рядом на бревне остывала на две трети опорожненная плошка с гнусным пойлом, которое Зыкин ласково называл «целебный рыбный суп». Желтые глазки пациента отрешенно упирались в лазурное небо, словно сейчас должен нагрянуть какой-нибудь из местных шайтанов и умыкнуть старикашку в мир горний. Но все земное не прекращало беспокоить патриарха, и он ответил с заискивающей прямотой:
— Наш народ танцует не только ради услады духов, а и чтобы отпугнуть термитов. Хау.
— Что-то печень мне ваша, дружок, не симпатична. Злоупотребляем мате?
[77]
— Валера подумал, вдруг ему беззастенчиво врут? А танцульками передают куда-то закодированные сигналы. Ведь сейсмическая волна движется даже быстрей, чем радио. Но куда и о чем? Голова пухнет от загадок.
— Я предпочитаю пингу. Это достойный настоящих мужчин напиток из сахарного тростника. Но и мате тоже очень уважаю. Настоящий мате должна готовить маленькая девочка. Берется калебас с дыркой или полый рог зебу, на две трети наполняется порошком и, не спеша, пропитывается кипятком…
— Лучше объясните-ка мне, дедушка, почему у вас по деревне лысые куры бегают?
— Это не куры. Это попугаи аруана. Их ощипали на головные уборы. Когда птички обрастут, их снова ощиплют. Хау.
В искусстве шаманить Зыкин продвинулся, разок посмотрев телепередачу про филиппинских хиллеров. Фокус не хитрее оторванного большого пальца. На самом деле никто вскрывать кишечную полость вождя и не собирался. Но наивные аборигены верили, как родные, что рука проникла в самое нутро уважаемого человека. Ведь Зыкин раздавил припрятанный в рукаве рыбий пузырь с куриными потрошками и кровью. И внешне все выглядело очень правдоподобно.
Ассистент наконец подал ватный тампон. Зыкин тампоном сгреб с патриаршего живота куриные ошметки и насухо протер оказавшееся без единой царапины пузо. Набрал в рот из фляги крепкой пинги и спрыснул тело, и снова насухо протер. На ставшем самым стерильным в племени животе сразу проступил рисунок татуировки. Пациент прекратил плести веер.
— Готово, жить будешь. Только больше никогда не раскрывай губ для огненной воды. Пусть Великие Духи дадут тебе мудрость.
Перво-наперво пациент Итубаре зашвырнул подальше недоделанный веер.
— Минуточку, — удивленно сказал Зыкин недоверчиво ощупывающему себя старцу Итубаре, — Тут написано, что в пещере близ деревни хранится разящий лук бога Тупи-кавахиб, стрелы от которого бог Гребаха Чучин спрятал за двадцать одно море отсюда!
Старейшина не суетясь слез с колоды, прислушался к движению соков внутри организма… Почувствовав благодаря подмешанному в рыбный суп хинину облегчение, запоздало прикрыл вытатуированную секретную карту на животе:
— И откуда ты такой умный? — и попытался увильнуть от скользкой темы. Для этого вождь покинул круг прыгающих молодцов и уселся под навес среди бряцающих отвисшими грудями жен.
Дряхлые старухи с интересом следили за пляской, потягивали мате из глинянных чашек и степенно закусывали. На просторном блюде лежали несколько оранжевых плодов пальмы бурити, несколько придушенных ящериц и их крошечные яйца, сбитая летучая мышь, маленькие плоды пальмы бакаюва и горсть сушеных кузнечиков.