Бескрылые птицы - читать онлайн книгу. Автор: Луи де Берньер cтр.№ 135

А потом только и оставалось, что плыть вдоль берега да иногда останавливаться, чтобы спросить дорогу и взять на лодку воды и продуктов. Когда нуждались в деньгах, Герасим всегда подрабатывал, да и я тоже. К тому времени даже маленький Мандрас нахватался греческих слов, а я умела назвать большинство нужных вещей. Последней остановкой стал Зант, красивый, как Китира, я бы там и осталась, если б только Герасим согласился. Местные пели кантады [123] , я в жизни таких красивых песен не слыхала. Старики, отужинав, распевали за столом, люди играли на аккордеонах, гитарах и мандолинах. На Занте, впервые услышав кантады, я по-настоящему поняла, что в человеческой душе все же есть нечто красивое и радостное. Когда в войну здесь появился Антонио со своей мандолиной, это прям напомнило мне о счастливых деньках на Занте. Мы сходили поклониться мощам святого Диониса и обещали, если доберемся до Кефалонии, назвать второго сына Дионисом. Жители Занта остерегали насчет кефалонийцев: мол, считают себя умниками, а на делето ненормальные.

Ну вот, как видите, мы добрались-таки до места и первым делом, привязав лодку на аргостолийской пристани, прямиком отправились почтить святого Герасима, который опекает сумасшедших и наверняка приглядывал за нами. Путь неблизкий, а дороги в то время были еще хуже нынешних. Надо было перейти через Английский мост, а дальше пробираться по холмам. Муж шибко растрогался, увидев тело святого, в честь которого нарекли деда и его самого, а монашки позволили ему поцеловать расшитую туфлю праведника. «Вот мы и дома», — сказал Герасим, и мы, выйдя из церкви, обнялись, хотя вокруг стояли люди и монахини.

Мы сильно исхудали и изнурились, ведь путешествовали, считай, с год. Единственный раз в жизни я была худой, а скоро опять растолстела. Как подумаю, ведь просто чудо, что мы добрались хотя бы до Родоса. В Аргостоли лодку пришлось строить, почитай, заново. Самое смешное, семья Драпанитикос считала нас просто грязными турками. Они знали, что какой-то Герасим был моряком и сгинул, но он все равно, мол, паршивая овца. Про нас же они и не слыхали и не желали с нами знаться. Мы все же взяли фамилию «Драпанитикос», и, может, когда-нибудь эта семейка сочтет меня достаточно уважаемой и признает, хотя за все эти годы никаких знаков не было. Потом Герасим утонул в море где-то между Кефалонией и Зантом, а мы даже не успели завести второго сына и назвать его Дионисом. А мы-то столько проплыли! И молились сколько! Да еще серебряный оклад за такие деньжищи! Пока Герасим был жив, другие рыбаки прозвали его «Одиссей», и он очень этим гордился. Он же был моряк лучше, чем все они вместе взятые. Им очень восхищались, что сумел приплыть из Турции на такой лодчонке. Наверное, поэтому нас так легко приняли, хотя друг с другом мы говорили по-турецки, а Герасим любил выходить в море в тюрбане, а не в шапке.

Я не говорила, что и сейчас еще иногда вижу сны на турецком?

Мехметчик вновь появился в округе лишь следующей весной. Поздней ночью он поскребся в дверь родного дома и по-собачьи заскулил. Многие годы это служило условным сигналом, и семья знала — он пришел. Если в доме был кто чужой, отец распахивал ставень и кричал: «Иди отсюда, глупая собака! Пошла вон!»

Но в этот раз дверь открыл облаченный в странный ночной наряд мужчина в годах, с бельмом, огромными усами и масляной лампой в руке. Он явно ожидал увидеть собаку и приготовился наградить ее негодующим, но легким пинком.

С недоуменным удивлением Мехметчик и мужчина разглядывали друг друга в тусклом свете маленькой лампы. Не придумав ничего другого, Мехметчик спросил:

— Вы кто?

Человек проговорил что-то совершенно невразумительное и поднял руки, будто сдаваясь. Его забила дрожь. Он выглядел совсем уж чудно из-за лампы, которую по-прежнему держал в поднятой руке. В этот момент рядом с ним возникла худая женщина, вероятно, жена. Она испуганно ахнула, зажала рот ладонью и метнулась обратно в дом.

Их поведение озадачило Мехметчика, но удивление тотчас рассеялось, когда он сообразил, что его, безусловно, приняли за бандита: грудь пересекают пулеметные ленты, за поясом пистолет и ятаган, старый грязный тюрбан, облезлые сапоги с продырявленными носами и страшные драные шальвары, грубо залатанные кем-то, явно не умеющим шить. На загорелом обветренном лице, покрытом дорожной пылью, темнела недельная щетина. В левой руке карабин.

— Где мой отец? — спросил смущенный Мехметчик.

Человек вновь пробормотал что-то нечленораздельное и свободной рукой полез за кушак. На мгновение Мехметчик подумал, что он ищет оружие, но мужчина достал и трясущейся рукой протянул маленький кожаный кошелек на шнурке. «Ложится спать с кошельком за поясом», — удивленно подумал Мехметчик.

— Я не грабить пришел, — сказал он. — Мне ваш кошелек не нужен. Где моя семья?

Испуганный человек все протягивал кошелек, взглядом умоляя взять его и исчезнуть. Мехметчик помотал головой и ушел. Ведомый памятью и неярким светом звезд, он поднимался к древним гробницам за городом, а в голове бились весьма тревожные мысли: «Не мог же я перепутать дом? Неужели они ушли, а мне не сказали? Где они могут быть?» Не желая беспокоить Пса, если он еще проживал здесь, Мехметчик устроился в пустой гробнице, подальше от той, где чаще всего обитал отшельник. Он улегся на низкое каменное ложе, в древности предназначавшееся богатому покойнику, и покорился долгой холодной ночи. За годы жизни вне закона Мехметчик провел много таких ночей и научился спать даже под проливным дождем, хотя утром ломило все тело. Шуршали ночные зверьки, потом запел дрозд. Слушая низвергавшийся в ночь водопад переливчатых трелей, Мехметчик вспоминал старые дни, когда эти бесчисленные хористы сводили с ума бессонных людей. Птичья песнь вдруг натолкнула на хорошую мысль, что делать завтра, но тут усталость взяла свое. Мехметчик целый день пробирался в горах по головокружительным козьим тропам и теперь провалился в тревожный сон.

Проснувшись с рассветом, он потянулся, разминая затекшие члены, и мгновение не понимал, почему находится в гробнице, но, припомнив ночные события, резко сел. Закаленный мытарствами, о завтраке он не думал. Обычно еда появлялась сама по милости капризной судьбы.

Опасливо высунувшись из дверей гробницы, Мехметчик огляделся. Уже не в первый раз он ругнул себя за тщеславие, заставлявшее его всегда ходить в красной рубашке. Мехметчик носил ее постоянно, с тех пор как в детстве им с дружком Каратавуком стукнуло в голову походить на птиц. Тогда это было невинной забавой, но за годы преступной жизни бандита рубашка стала его отличительным знаком, с которым он не мог расстаться. Отказаться от нее значило бы принизить свое положение и запятнать легенду о себе. Это уже стало вопросом мужской гордости. Мехметчика поражало, что, хоть он и был заметной мишенью в перестрелках, случавшихся за все эти годы, его лишь ранили, да и то легко. Порой он мысленно клял себя, что его положение среди бандитов не позволяет облачаться в неброские тона камуфляжа, ежедневно необходимого любому благоразумному изменнику.