Тень на плетень - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Алешина cтр.№ 4

— И носом не шмыгай, — вставила Маринка.

— Да понял, понял, — проворчал Ромка.

Я тоже поняла, что если продолжу и дальше инструктировать его в присутствии Маринки, то до добра это не доведет: кого-то побьют.

— Ну иди тогда, если понял, — сказала я, — в случае чего — звони.

— Или ори, если туго придется, — посоветовала Маринка. — Если попадешь в непонятную ситуацию, лучше сразу поднять шум, а потом видно будет. Я всегда так поступаю. Пока проходило.

— Вы с ним в некотором роде разнополые, — хмуро заметила я. — То, что проходило у тебя, может не прокатить у него, но в любом случае вали отсюда, Ромка, мне уже надоело учить тебя уму-разуму.

Все равно бесполезно.

— Ага, — ответил Ромка убегая, а Маринка села за стол и взяла свою чашку.

— Не знаю, что из него получится, — тоном престарелой матроны сказала она, — разгильдяй и думать не умеет. Да ладно думать! Вести себя не умеет прилично. Не удивлюсь, если он там еще сморкаться начнет при помощи двух пальцев.

— Это как? — спросила я только для того, чтобы разговор поддержать.

— Ну, блин, ты даешь, серость, а еще филфак окончила, — возмутилась Маринка. — Вот смотри: одним пальцем так…

— Прекрати! — прикрикнула я. — Что это еще за гадость?!

— Ну, не хочешь — не надо, — обиделась Маринка. — Вот это твой самый крупный недостаток: не хочешь ты учиться новому. Неспособна, наверное.

Ромка ушел, и кофепитие продолжилось уже без лишних разговоров и споров. Первым ушел Виктор, молча кивком поблагодарив меня и Маринку.

Помаявшись в оскорбительной тишине ужасающе долго, наверное, целых три минуты или даже все четыре, Маринка, бросив взгляд на меня, повернулась к Сергею Ивановичу.

— Адом этот, вы говорите, новый, да? — спросила она.

— Как будто ты его не знаешь, — заметила я, — на нем еще две башенки, почти как на консерватории.

— А-а, вон какой! — протянула Маринка. — Да, его совсем недавно построили. А что там стояло раньше? Какие-то домишки-развалюшки?

Сергей Иванович, как многие журналисты его поколения, болевший старым уходящим Тарасовым, вздохнул и, сняв очки, протер стекла платочком.

— Это был район нестарый, — негромко произнес он. — До революции, можно сказать, здесь находилась самая окраина города. Первые дома появились приблизительно в середине тридцатых годов, когда новому тракторному заводу требовалось жилье для своих кадров.

— Коммуналки! — гордо возвестила Маринка и процитировала:

— «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная!» Это Высоцкий!

— Здесь были не коммуналки, — мягко поправил ее Сергей Иванович, — а дома-коммуны. Теперь эта форма жилтоварищества, так сказать, уже плотно забыта, может, оно и к лучшему…

— А что… — начала я, но Маринка меня перебила:

— Кстати, о Высоцком! Представляете, что я недавно прочитала в одном журнале: Высоцкий был евреем! — Она обвела нас торжествующим взглядом и, вдруг покраснев, пробормотала:

— Извините, Сергей Иванович, но это так неожиданно…

Сергей Иванович снова снял очки и снова протер их. Я сидела и ждала продолжения Маринкиного выпада. Пусть сама вылезает из той лужи, в какую себя загнала. Однако Сергей Иванович, вспоминавший о своей национальности всегда в самый неожиданный момент, очевидно, решил, что сегодня этот момент еще не наступил.

— Я такое же слышал и про Пастернака, — мягко сказал он, — тоже как-то необычно, правда, Мариночка?

— Про Пастернака это все знают, — проворчала Маринка, — а про Высоцкого я узнала только вот…

— Ты бы почитала что-нибудь другое, — посоветовала я Маринке, — Елену Проскурину, например. Такие детективы шлепает и, главное, много как!.. Надолго хватит впечатлений и информации.

Сергей Иванович, тоже, видимо, решив, что вопрос исчерпан, надел очки и продолжил:

— О чем мы говорили до… хм… Марининого сообщения? Ах да, коммуна! Люди жили как одна семья. Или правильнее было бы сказать, как один большой пионерский лагерь.

— А до коммуны? — снова влезла Маринка, заглаживая свое замечание, прозвучавшее явно невпопад, старавшаяся разговорить Сергея Ивановича и тем самым сделать ему приятное, но получилось еще хуже. — А до коммуны там были луга и поля?

— До коммуны? — задумался Кряжимский. — А вот, если мне память не изменяет… — Сергей Иванович вдруг бросил быстрый взгляд на Маринку и, видимо, хотел промолчать, но, с одной стороны, привычка к законченному повествованию, с другой — наверное, желание поделиться своими знаниями сыграли свою роль, и он нехотя закончил:

— А до коммуны там было очень старое кладбище, Мариночка.

— Коммуна на кладбище! Вот это да! — удивленно протянула Маринка и толкнула меня локтем.

Я едва не облилась кофе, только случайно успела отвести руку. — Кладбищенская коммуна, правда?!

Пожав плечами, я промолчала. Маринка же, увлекшись новой темой, спросила:

— Сергей Иванович, а какое кладбище там было?

— Как вам сказать, Мариночка, — голос Сергея Ивановича стал еще тише, а взгляд еще осторожнее. Я напряглась, ожидая, что же еще такого аппетитного он скажет. Если Сергей Иванович начинает вот так поглядывать на Маринку, значит, он предполагает, что от его информации она может… того… немного понервничать. — Там было кладбище тех людей, которых запрещали хоронить на обычных кладбищах при церквях, — наконец сказал он.

— Самоубийц, что ли? — блеснула Маринка эрудицией.

— И их тоже, — кивнул Сергей Иванович, — да мало ли еще кого, кто умер без покаяния или вообще не был крещен…

Кряжимский замолчал и наклонился над чашкой с кофе, а Маринка начала переваривать полученную информацию. Переваривала она ее так, как ей было удобно и привычно. Вслух то есть.

— «Без покаяния», — фыркнула она, — это значит, что самоубийцы. А те, кого окрестить не успели, это… Это кто же? Кого могли не успеть, если крестили почти сразу после рождения? Младенцев, что ли, хоронили? Ну ни фига себе коммуна! Как же они в таком месте строить начали?

— Ну как вам сказать, Мариночка, — Сергей Иванович уже начал руками разводить, подкрепляя этим последним ораторским приемом свою речь, — время-то было самое атеистическое, нигилистическое, «мы наш, мы новый мир построим…».

Все, связанное с религией, было объявлено глупой старушечьей пропагандой, а заводу нужны были рабочие, а рабочим — хотя бы койка в общежитии.

Тогда на эти вещи смотрели просто.

Кофе закончился, и мы все встали и начали убирать со стола.