Свой среди чужих. В омуте истины - читать онлайн книгу. Автор: Иван Дорба cтр.№ 55

—Пожалуйста! Однако, сами понимаете, если вам известны тайные условия переписки НТС, то почему бы не предположить, что английской разведке известно, что вы об этом знаете? Там меня считают человеком осторожным и не совсем уж глупым. Я должен понимать, что упорные исправления на второй стра­нице и второй строчке вызывают подозрение.

Он кивнул головой. И вскоре я снова очутился в камере.

Лежа на своей койке, я про себя поблагодарил Господа, что продлил мои дни, потом начались сомнения, правильно ли я по­ступил. Достойно ли? Так, в мучительных сомнениях, миновала ночь. А на другой день меня снова вызвали на допрос к майору Ефременко. Он начал с вопроса:

— Любите ли вы Родину?

— Всем сердцем! — ответил я.

— Вы понимаете, что сейчас, после такой страшной, кро­вавой войны, в которой погибли миллионы лучших людей, ей очень трудно? Вернувшиеся с поля боя отвыкли от физического труда и научились за эти годы играть с огнем: убивать и знать, что каждую минуту могут быть убитыми. Поэтому, сами по­нимаете, в стране, особенно в городах, участились грабежи, убийства. На днях предпринята акция: переодевшись в женские платья, верней шубы, добрая сотня наших товарищей отпра­вилась ночью, в сопровождении «кавалеров», прогуляться по Москве. По грабителям было приказано стрелять, в результате было ликвидировано несколько десятков бандитов. Такие акции будут проводиться и впредь... Но речь не о том. Как во время войны, так покуда и сейчас, вся тяжесть работы в поле, на за­водах и фабриках лежит на женщине. Вместо того чтобы блю­сти домашний очаг, воспитывать детей, любить, наслаждаться жизнью, она обречена на безбрачие и тяжелый беспросветный труд!.. А что делать? Надо восстанавливать разоренную страну, в разрушении которой, кстати, принимали участие и ваши то­варищи. Сейчас, отметнувшись от немцев, они, спасая шкуры, переметнулись к англичанам. Вы интеллигентный человек, сами знаете, к нашим исконным врагам. С тем чтобы, прикрываясь желанием проповедовать русскому народу теорию солидаризма, по сути дела, вести шпионаж. В общем, идет борьба не столько двух систем, сколько стремление превратить нашу богатую не­драми, лесами и всем прочим страну, одну шестую часть суши, с ее населением, в колонию. Перед вами дилемма—отказаться от своего прошлого или предать Родину. Вы поступили честно, пусть совесть вас не мучит... Понимаю, в вас протестует старое, и вы поймите — отжившее: происхождение, воспитание, сло­жившиеся убеждения о чести, достоинстве и многое другое. Вы человек неглупый, способный, и от вас зависит еще многое сделать для вашей новой социалистической Родины.

Разговор был долгий, задушевный. Я почувствовал в нем не ход следователя, а отклик на зов израненной души.

Шли дни, я все больше сближался с Маршалом. Как ис­тинный аристократ, он недолюбливал Гитлера и считал, что идея национал-социализма, переделанная на современный лад 9* 243 по древней Библии — мечта многих народов стать избран­ным —главенствующим на протяжении всей истории, начиная с Вавилона, Египта, Древнего Рима и кончая Великобританией, Германией, «горемычной моей Родиной!»

—Я убежден, что человечество с его политикой, хозяйством, промышленностью, техникой и, главное, бездумным отноше­нием к Природе-матери, приближается к своей гибели. Земли баронов фон Биберштейнов в Вюртенберге в прошлом веке давали богатые урожаи. Их рейнские вина не уступали многим французским и даже испанским. Сейчас все изменилось, на­чиная с самих людей, которые становятся все беспринципней и гаже.

— Царит мать всех пороков — ложь! — заметил я.

— В начале войны наши экономисты советовали фюреру не распускать колхозы, стараясь доказать, что мир должен перейти к плановому хозяйству. Дескать, и дураку ясно, что свободный предприниматель блюдет только свои интересы, а на окружающих людей и среду ему наплевать, и какие угод­но ограничивающие его законы тут мало помогут. Поэтому в России, на оккупированной территории, были оставлены колхозы...

— Полагаю, что они были оставлены по другим соображе­ниям: проще было отбирать хлеб!

— Россия когда-то дружила с кайзеровской Германией и крепко, по-соседски была с ней связана. Война четырнадцатого года, сами знаете, была спровоцирована другими силами. По­том, увы, началась вторая. Однако многие наши интеллигенты носились с мыслью, с одной стороны, повлиять на фюрера, а с другой—расположить к себе русского человека и доказать ему, что война идет ради его освобождения от власти узурпаторов, помочь ему осознать свою русскую принадлежность, что он должен стать членом европейской семьи народов, под руковод­ством Великой Германии, которая предоставит ему счастливую долю. А сверхзадачей эти люди видели склонить в сторону рейха весь Восток, с тем чтобы обобщить интересы. Кстати, такая тенденция высказывалась и среди русской эмиграции. В Бер­лине была выпущена и переведена на немецкий язык довольно интересная книга бывшего вашего государственного деятеля Шульгина, под названием «Три столицы». Подразумевались Берлин, Москва, Токио...

Темы наших бесед были разные, порой самые неожидан­ные. Маршал фон Биберштейн не только отлично знал по­литическую кухню Европы и всего цивилизованного мира, но неплохо разбирался в тайных пружинах, нередко действующих вопреки всему. Бисмарк, менее разговорчивый, отлично разби­рался в делах Великобритании, а профессор довольно понятно растолковывал нам о будущем, что ждет человечество после расщепления атома. Все они были интереснейшие люди, и я черпал ковшом знания. Так проходили в камере «внутренней» тюрьмы «мои университеты». Тем более к тому времени у меня угасало постоянное чувство щемящего голода: меня усиленно подкармливали. И, глядя на голодных сокамерников, делился с ними пайком. И вдруг — во «внутренней» все про­исходило «вдруг»! — Маршала вызвали на «допрос», а спустя минуту вновь щелкнул замок и вертухай приказал: «Соберите его вещи!» Так навсегда я расстался с умным, добрым, благо­роднейшим человеком. Сунув на прощание в его «вещи» свой хлеб и несколько кусков скопленного сахара, я протянул все тюремщику.

Какова судьба этого высокопорядочного человека? Погиб ли он в концлагере или вернулся в свое поместье???

А спустя несколько дней меня вызвали к Меритукову.

Полковник протянул мне вырезку из письма, написанного знакомым почерком, и спросил:

— Узнаёте?

— Байдалаков! — пробормотал я и принялся читать (этот клочок бумаги хранится у меня и поныне!).

«...Теперь о самом тяжелом. Ты мужчина. — Павлика в жи­вых нет. Он умер полгода тому назад в том же городе, где ты его оставил. Об этом написала Нюся оттуда, которая сначала болела, но ныне совсем здорова. Мама с сестрой и братом выехали и благополучны. Можешь написать им — я перешлю. Умер же Павлик от последствий войны, как писала Нюся»...

Прочитав, я уставился в окно. Мелькнула мысль: «Ты убил собственного сына! Он остался бы жив, если бы не понесло тебя сначала в Париж, потом в Берлин и, наконец, сюда! Ты целиком заслужил все это!»

А полковник, подойдя ко мне, взял за плечо и с какой-то задушевностью в голосе сказал: