Стыдные подвиги - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Рубанов cтр.№ 49

Впрочем, думал я далее, тогда, сорок с лишним лет назад, были совсем другие времена. Меня бы не спросили. Никаких дискуссий. Подхватил виолончель — и бегом побежал, куда велят. Жестко было поставлено и просто. Директор школы — ездил за зарплатой в районный центр верхом на лошади.

Обсуждение покупки земельного участка происходило на кухне, а где еще, мы же интеллигенты, кухня — наша традиционная территория; сын курил, потом пришел курить отец и присоединился к разговору. Без особого, кстати, желания. Он не хотел покупать землю. Он вообще ничего никогда покупать не хотел, не умел ни продавать, ни покупать, а умел только делать, создавать и придумывать.

— Не слушай ее, — сказал отец. — Блажь это все. Мудовые рыдания. Какой участок, какой дом, кто будет его строить? Я не буду, я устал.

За жизнь он построил три дома и четыре гаража, не считая сараев, бань, погребов, навесов, печей и каминов.

Как и мама, он тоже был человек поступка. Крутизны невероятной. Когда мимо его забора шла мама с виолончелью, он как раз паял из подручных кусков железа очередной магнитофон и собирался поступать в Нижегородский кораблестроительный институт. Его инженерный талант мучил его. Позже он построил — тоже из бросовых материалов — автомобиль с передним приводом и полностью алюминиевым кузовом. На двадцать лет раньше, чем такие автомобили стали делать в моей стране.

Иногда я люблю козырнуть выражением «моя страна», — хотя какая она, к черту, моя, это страна отца моего и мамы моей, это их поколения страна, это они ее создали, а я, мы… Эх, о нас лучше помолчать.

Папа вынашивал планы, Нижегородский кораблестроительный был неизбежен, — однако у судьбы своя воля: мимо забора прошла мама с виолончелью, и спустя примерно год на свет появился я. Отец хладнокровно поставил крест на профессии кораблестроителя, остался в деревне Узуново на долгие тринадцать лет, выучился, как и мать, на учителя и всю жизнь проработал в школах. Вот такой крутизны человек.

Что касается меня — я не уродился. Разочаровал. Принес мало пользы. Из университета сбежал, сменил десяток профессий, банковал миллиардами, пил водку, сочинял романы. Толку вышло мало как от миллиардов, так и от романов. От романов все же чуть больше, чем от миллиардов. Однако мама все равно мне доверяла и считала умным и опытным человеком.

Были периоды беспробудного пьянства, когда она меня не уважала. И периоды страшных ссор с женой, когда я приезжал в родительский дом в три часа ночи, обкуренный и заплаканный, с полупустой бутылкой коньяка «Белый Аист», прижимая к груди рваный пластиковый пакет с рукописями.

Каждый раз, уходя от жены, я первым делом спасал именно рукописи.

Были периоды нищеты, когда я сидел без копья, а мама предлагала меня трудоустроить, — я гордо отказывался; гордость нельзя пропить, это всем известно.

Потом как-то наладилось — и с женой, и в плане денег, пить стал меньше, потому что больше уже не мог, и мама меня опять зауважала.

В середине нулевых отец работал уже не в школе — в техникуме, расположенном в самом диком и жестоком районе города, как бы в Гарлеме; техникум грабили еженедельно, по большой и по маленькой, свои же ученики, подростки. Однажды некий ловкий паренек, зайдя в подсобное помещение, вытащил из висящей на стене отцовой куртки бумажник. Пропали две тысячи рублей и все документы на машину. Вечером мама застала отца в глубокой скорби. О деньгах ограбленный не печалился, но ходить по инстанциям и восстанавливать все эти талоны, технические паспорта и прочие казенные бумажки было ему невыносимо. Отец ездил на машине сорок пять лет, права получил еще при Никите Сергеевиче Хрущеве и ненавидел Государственную автомобильную инспекцию так, как может ненавидеть ее только человек, получивший права сорок пять лет назад при Никите Сергеевиче Хрущеве, во времена, когда на всю деревню Узуново было всего два дорожных знака: один на въезде, другой на выезде.

Правда, физиономию воришки папа запомнил. И адрес его выяснил. Мать позвонила мне, я взял с собой друга Мальцева, примчался.

— Надо ехать, — воскликнул, — прямо сейчас! По горячему следу.

— Брось, — сказал отец. — Незачем. Не езди никуда, это мудовые рыдания. Деньги он уже пропил, а документы в канаву выкинул.

— Попробуем, — ответил я. — Лежачий камень не бьют.

Подхватились, приехали к засранцу домой, панельный пятиэтажный дом тонул в грязи, на лестнице пахло гнилой едой, подошвы прилипали к остаткам кафеля и отдирались с гадким звуком. Дверь открыла мамашка засранца, в драном халате, опухшая от слез или водки, или того и другого вместе.

— Васи дома нет, — сказала мамашка. — В милиции Вася.

— А мы тоже почти из милиции, — находчиво ответил я. — Передайте Васе: так и быть, пускай оставит деньги себе. Но документы — немедля вернет. Иначе завтра же оформим ему три года общего режима.

Друг мой Мальцев весил сто пять килограммов и ничего говорить не стал. Если бы я весил сто пять килограммов, я бы тоже говорил мало.

Я не верил в успех, Мальцев — тоже. Две тысячи рублей — у нас в городе Электросталь на эту сумму можно пить месяц. Сошлись на том, что юный злодей ушел в загул и найти его будет трудно. Вернулись к родителям, угостились чаем и отправились назад, в Москву.

Не успели вырулить на МКАД — позвонил изумленный отец: бумажник вернули, принесла какая-то девчонка, деньги пропали, но все главное уцелело. Полная победа и гора с плеч.

Этот случай, забавный и глупый, поднял мой авторитет на небывалую высоту. Полночные появления были забыты, и коньяк «Белый Аист» тоже забыт. Родители стали считать меня и Мальцева сверхчеловеками и авторитетными фигурами преступного мира. Сын — тридцатипятилетний балбес и малоудачливый писатель — теперь входил в родительскую квартиру, гордо выпятив челюсть. Ни одно серьезное семейное решение не принималось без его веского слова. Что уж говорить о покупке земельного участка.

Вскоре участок был найден, по телевизионной рекламе: некая московская фирма продавала землю в Ногинском районе, от Электростали на машине — сорок пять минут. Места среди дачников непопулярные, на восток от Москвы, плохие дороги, болота и комары, ни озер, ни больших рек; в наше время люди норовят затевать усадьбы на Истре, среди холмов и водохранилищ, где виды, где инфраструктура, где зимой можно с гор на лыжах наяривать. Но мама с папой прожили в Ногинском районе почти полвека, и пристрастия оголтелых московских любителей загородного отдыха их не волновали никак.

Поехали смотреть. Поле мне понравилось. Розовый луг, ласкаемый сладким ветром. Сплошной клевер, пригорочек, рядом — деревенька. Одинокая корова пасется печально. В отдалении, за лесом, опрятная колоколенка, она особенно умилила матушку. Никаких признаков грядущего строительства, только новенькие колья вбиты по всей немалой территории.

Нас поджидал человек на пыльном УАЗе, короткий, вислоусый и улыбчивый, глазки-пуговки; он бы вызвал во мне подозрение, но в наших местах все деловые люди вислоусы и улыбчивы, такая порода прохиндейская. Жилистых тружеников перестреляли коммунисты еще в двадцатые годы, во времена коллективизации, а кто выжил — подался в города, на заводы. Остались такие, как этот: жопа, живот, щеки, сверху — кепка. Ученые мужи утверждают, что со временем генофонд восстановится, опять народятся жилистые и трудолюбивые. Другие говорят, что в генетической программе произошел сбой, виноваты водка, Сталин и нефтегазовая халява; кончилось русское племя. Сам я ни тем, ни другим не верю; вообще никому не верю, отучили. В Бога только верю и в себя. И в маму с папой. В жену верю, в сына, в нескольких друзей и в поля клеверные, изумрудно-розовые. Больше ни во что.