Довольный быстрым решением большой проблемы, я включил было вторую передачу, но через секунду нажал на тормоз. Справа дорожные рабочие ковыряли ломами асфальт. Тяжело катящийся впереди автобус резко перестроился, объезжая. Из-под черной, горячей резины его заднего колеса вылетел бешено вращающийся камень. Словно пущенный из пращи, маленький кусочек щебня оглушительно щелкнул по лобовому стеклу; снизу вверх мгновенно протянулась трещина. Я вздрогнул. Еще раз притормозил. Второй камень, третий, четвертый – полетели следом, загремели по железу, запрыгали.
В самом центре большого города, безрадостным утром безрадостного дня, побиваемый камнями, я ощутил невыносимый, суеверный ужас – как будто проявились из шевелящейся вечной тьмы образы казней нечеловеческих.
Все бросить. Забыть прошлое, сладкую жизнь, миллионы. Успокоиться. Начать с нуля. Оттуда, откуда начинал. С пустого места. Долги – отработать. Отринуть водку, наркотики. Тридцать два года – пусть, нормально. Есть семья, есть дом, есть голова...
Пришлось остановиться. Перевести дух. Но сзади нетерпеливо посигналили. Давай, парень, продолжай движение! Некогда, некогда рефлексировать! Ты еще успеешь поразмышлять о брошенных камнях. А пока – вперед.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА 28
1
Они опять куда-то повезли меня.
На очередном резком городском повороте комфортабельный «шпионский» автозек тряхануло. Апельсины вывалились из пакета и покатились по стальному полу, распространяя окрест запах новогоднего праздника. Бережно подобрав мягкие оранжевые ядра, я распихал их по карманам. Фрукты – пригодятся.
Я маялся неизвестностью и досадовал на пенитенциарную систему. Почему мне не сообщили цель поездки? Это унизительно. Между прочим, я даже не осужденный, а всего лишь – подследственный. То есть официально – невиновный человек. Мою вину установит суд. А со мной – невиновным! – обращаются, как с животным. Зачем не объявят хотя бы в одной краткой фразе о конечном пункте путешествия?
«Угомонись! – вдруг резко одернул меня Андрюха, на этот раз совершенно трезвый и печальный. – Ты не мог не знать, на что идешь. Ты не маленький мальчик. Ты мог бы сам догадаться, что на твоем лбу есть надпись. Молодых людей с такой надписью судьба часто заносит в тюрьмы, а по временам даже и на кладбища. Эту надпись читает всякий взрослый неглупый человек, а уж профессиональный слуга закона, будь то сыщик или вертухай, различает ее ясно и четко. Знаешь, что написано на твоем лбу?»
Знаю. Я и без тебя уже все понял. Отдельные буквы, само собой, не видны. И самые слова сливаются. Однако смысл такой:
Я – БЕЗНАКАЗАННЫЙ
Возможно, там читается: «самый ловкий», или «чемпион всего на свете», или «самый крутой», или даже «самый хитрый».
«Согласись, что молодому человеку с такой надписью на лбу просто полезно сесть за решетку! – сказал Андрюха, выковыривая из зубов фуагра. – Там такого самоуверенного парня, не спрашивая, будут тасовать с допроса на допрос, из камеры в камеру, из тюрьмы в тюрьму, пока он не поймет свою ошибку. Потом – упрячут в лагерь и посоветуют сосредоточиться на изготовлении чугунных крышек для колодцев теплосети. Готовься, брат!»
2
Дверь машины с тупым скрипом отошла в сторону. Я спрыгнул на бурый асфальт, усеянный темными пятнами плевков. Справа и слева, совсем близко от меня, уходили высоко вверх облупившиеся серые стены. Я втянул ноздрями воздух и уловил в нем влагу. Где-то неподалеку находилась большая река или другой водоем.
Внезапно прямо над моей головой кто-то страшно заорал, свирепо надсаживаясь, молодым звонким голосом:
– Один!!! Один!!! Девять!!!
Я повернулся вправо и влево, но никого не обнаружил. Только стены, только проемы в этих стенах, закрытые системой частых параллельных металлических полос.
– Один!! Один!! Девять!!!
– Говори!!!.. – донеслось издалека.
– Браток!!! Поинтересуйся!!! У Митюхи!!! Седого!!! – тут невидимый крикун хрипло закашлялся от усердия и натуги. – У Ми-тю-хи!!! Се-до-го!!! Груз!!! Дома?!!
Через несколько секунд прибыл глухой ответ:
– Дома-дома, браток!!!.. Дома-дома!!!.. Как понял?!!..
– Понял-понял!!! Пойдем пока!!! Меня грубо толкнули в спину.
– Заслушался? Некто в грязном хаки, кривоногий, черноволосый и рябой, ростом не более метра шестидесяти, показал мне резиновую палку и осклабился, обнажая мелкие коричневые зубы.
– Проходи,– велел он, кивнув на дверь в серой стене. Внезапно из-под моего языка ушла вся слюна. Разлепив губы, я прохрипел:
– Слышь, старший! Где я? Что это за место?
– Нормальное место! – Кадавр осклабился вторично. – Лучшее на свете! Вперед шагай!
– Где я? Куда я попал? – настаивал я, подхватывая свои мешки.
– «Матросская Тишина»! Между прочим, это прозвучало гордо, со щегольским апломбом, как будто речь шла о гольф-клубе.
Я вошел. В нос ударили крепкие запахи мочи и казармы. В тусклом электрическом свете я обозрел ободранные стены и желтый кафель пола. Кадавр интенсивно топал сзади.
После обязательной процедуры с выяснением моей фамилии, имени, отчества и года рождения, а также статей обвинения, я очутился в отделении для шмона, где мною занялся второй кадавр – одетый более чисто. Облокотившись на обитый жестью стол, он вяло поковырялся в моем бауле.
– Из «Лефортово»?
Я кивнул.
– Давно сидишь?
– Восемь месяцев.
– Не срок,– констатировал кадавр № 2. – Хрен с тобой. Пошли. Живей, живей!
Что характерно: мой задний проход не был изучен. Это не страшный Лефортовский замок, сразу уяснил я. Тут нравы явно попроще. Тут не смотрят в задний проход.
Оказавшись в анфиладе помещений, закрашенных жидким свечением пыльных ламп, с ноздреватыми, в цементной «шубе», стенами, я понял, что дом, где я очутился, сам по себе есть задний проход, анус цивилизации. И запахи соответствуют, и шумы. Вся природа темно-зеленых коридоров и комнат, грязных, сырых, полутемных, заблеванных, засыпанных хлоркой, гудящих матерными окриками и топотом сапожищ, кричала о том, что именно здесь гражданское общество испражняет себя, исторгает прочь человеческие отходы. Ныне, стало быть, оно испражнялось мною. Деловито и не без юмора. Проталкивая меня все дальше и дальше по своим кишкам.
Дойдя до конца первой из них, я вслед за конвоиром повернул налево и поднялся вверх по лестнице – широкой, словно в Университете имени Ломоносова, – на второй этаж. Здесь оказалась вторая кишка, длинный коридор; вдоль потолка тянулись металлические короба вытяжной вентиляции; в стенах – массивные стальные двери, некогда крашенные черным, но от времени и паров дыхания многих тысяч людей краска давно облезла и сам металл местами тронулся ржавчиной. «Амбразуры» в дверях – все открыты настежь, и в каждой маячило бледное, любопытствующее молодое лицо, провожающее меня внимательными глазами.