Орлы и ангелы - читать онлайн книгу. Автор: Юли Цее cтр.№ 33

Клара, говорю я.

Вообще-то, я почти никогда не обращаюсь к ней по имени. Держать ее тяжело, но не хочется проявлять неучтивость.

Не выношу этих людей, говорю.

Голос у меня срывается. Клара, кивнув, оправляет парик. Жак Ширак жрет из наполовину полной салатницы, но не со стола, а со стула.

Послушай-ка, шепчет она, сейчас ты сделаешь в точности то, что я тебе скажу.

Она гладит меня по голове. Руки у нее слегка влажные и прилипают к моим волосам.

Только на этот раз, говорит она, обещаешь?

Ладно, говорю.

Ее лицо раскачивается возле моего, глаза у нее сейчас странные, они вроде бы никуда не смотрят и больше похожи на два осколка матового голубого стекла. Возможно, она сейчас смотрит ушами — и совершенно в другую сторону.

Сейчас ты выйдешь с Жаком Шираком в прихожую, говорит она, и подождешь меня у входной двери. Я сразу же выйду следом, и мы отсюда уйдем, просто-напросто возьмем и уйдем. Договорились?

Ладно, говорю.

Скатывается у меня с колен, я беру пса за ошейник. Мы с Жаком Шираком выходим в прихожую.

Когда Клара открывает дверь и проскальзывает в гостиную, музыка становится громче и в световом пятне вьются клубы дыма. Правой ногой натыкаюсь на саквояж, чуть не падаю. В прихожую выходит Том.

Привет, Максимальный Макс, говорит он, что, ждешь трамвая?

Без понятия, Том-Томище, отвечаю. Ну и сколько у тебя их?

Кого или чего, спрашивает.

Авторучек.

Какое-то время смотрит на меня, изумленно подняв брови. Пирсинг, пронзающий ноздри, чуть не втыкается ему в глаз. Затем медленно выпячивает подбородок.

Ах, этих, говорит с растяжкой. Трехцветных.

И нагло ухмыляется мне.

Этого добра у меня тонны, говорит он, целые тонны. Моя квартира до потолка забита трехцветными авторучками. Из Вены.

Проходит в ванную, на ходу похлопав меня по плечу. В открытую дверь гостиной мне видна Клара: стоя спиной ко мне, она разговаривает с Сюзанной, груди которой в открытом платье ходят ходуном каждый раз, когда девица разражается хохотом. Звукооператор Том выходит из ванной, почесывая мошонку, в результате чего ткань его «бермуд» идет глубокими складками. Подносит обе руки к моему лицу, делает мне распальцовку.

Дорогуша, шепчет он, хорошо тому живется, кто чужого не берет.

Должно быть, он под кайфом. Я пытаюсь увернуться.

Но подумай вот о чем, говорит он. Ничего не надо делать, если не велит Джесси.

На этот раз я не ослышался, он назвал имя Джесси, и впервые за много недель мне всерьез хочется, чтобы туман, стоящий у меня в голове, хотя бы на минуту рассеялся. Я хочу схватить его за руку, но он уже протискивается в гостиную, столкнувшись в дверном проеме с Кларой, которая выходит в прихожую.

Сейчас самое время, шепчет она, когда Том уже оказывается в комнате, у Сюзанны тут все под контролем.

Роется в куче тряпок, в какой-то куртке что-то звякает, хватает саквояж и буквально выталкивает меня из квартиры.

Ты обещал, напоминает, ты уходишь со мной.

Пес бросается вперед. Внезапно мне становится ясно, что эту квартиру я только что видел последний раз в жизни. Что эту лестницу я сейчас вижу в последний раз в жизни.

Псу здесь, строго говоря, жилось отменно.

Она держит меня за рукав. Я рад выйти на воздух. Луна исчезла, раскинула по всему небу черную гладкую простыню, укрылась ею с головой. Лишь там, где положено сиять луне, туча и впрямь чуть светлее.

Добегаем до угла, разворачиваемся, бежим в противоположную сторону, чтобы обогнуть дом с другой стороны.

Ага, вскрикивает Клара. Вот!

Вижу ее, только когда мы в нее утыкаемся — в зеленую машину Тома. Клара заталкивает пса на заднее сиденье, меня — на переднее пассажирское, саквояж — мне на колени. При выезде не обходится без мини-аварии — Клара стукает машину, припаркованную следом за нашей.

На автостраде она включает радио и принимается покачивать головой в такт музыке. Во тьме я вижу, что она улыбается.

Жизнь — штука странная, шепчет она, и состоит она на самом деле только из шагов и жестов. Сделай парочку одних или парочку других — и все переменится.

У меня опять начинает колоть в груди.

Я. не спросил у нее, куда мы едем, а она не спрашивает, хочется ли мне туда. Моим ответом было бы слово «нет», но точно так же ответил бы я и на вопрос, хочется ли мне вернуться в Лейпциг или в любое другое место на планете Земля. В такой ситуации выбирать не приходится: слежу за тем, как зеленая машина равномерно пожирает километры размеченной белыми полосами автострады.

Пес объелся салатом. Скулит и просовывает большую голову в проем между передним пассажирским сиденьем и окошком, норовя ткнуться носом мне в ухо. Каждые двадцать минут его нытье становится настолько настойчивым, что мы притормаживаем у парковки. Не выходя из машины и не выключая двигатель, мы выпускаем его и ждем, пока он не справит нужду. На таких остановках я оцепенело смотрю в ветровое стекло и воображаю, будто мы продолжаем мчаться.

Постоянные вынужденные остановки мешают впасть во вполне определенное сумеречное состояние, накатывающее только на автострадах и исключительно по ночам, когда высокая скорость как бы устраняет саму идею перемещения в пространстве и становится безразлично, где ты был и куда попадешь. Можно чувствовать себя кем угодно и где угодно, мечтать о чем угодно.

Разумеется, при этом я все-таки понимаю, куда мы едем. В город, порой позволявший мне чувствовать себя относительно живым человеком, и происходило это в те бесстыдно ленивые послеполуденные часы, когда все тамошние дома кажутся склепами, а их обитатели — привидениями. Когда ноги сами чуют под неровностями мостовой многовековой погост, только по которому мы на самом деле и ходим. Может быть, и мое возвращение в Вену, осуществляемое именно сейчас, подчинено железной кладбищенской логике.

Тьма за окном приобретает все более южно-немецкий оттенок. Все реже и разрозненней мелькают за деревьями огни, и уж совсем не часто привлекает к себе внимание целая деревня с фонарями, выстроившимися вдоль улицы. Значительные участки пути не освещены вовсе, людей и машины как ветром сдуло.

Вдали различные оттенки одного и того же черного цвета разворачиваются своего рода панорамой: черным-черна гряда холмов, иссиня-черно ночное небо. Именно здесь мы и ехали с Джесси, только по другой полосе и в противоположном направлении. Гряда холмов располагалась тогда справа от нас, а не, как сейчас, слева. Сейчас, если взгляну на холмы, я вижу на их фоне словно бы вырезанный ножницами профиль Клары, а тогда я сам сидел за рулем и видел Джесси в профиль лишь краем глаза. Трудно поверить, что это те же холмы, то же ночное небо и ничто не изменилось, только женский профиль уже не принадлежит Джесси. Тогда я чувствовал себя в начале чего-то, сейчас — в конце или даже оставив уже и его несколько позади, я сижу в машине, как театрал, решивший по окончании спектакля еще малость понежиться в кресле и с изумлением обнаруживший, что действие продолжается и при опущенном занавесе, обнаруживший, что на самом деле не прекращается вообще ничто. Но какая разница, если ты все равно бессилен разогнать холмы, как стадо коров, сдвинуть с места лес, стоящий, как стоял, на краю дороги, одетый в один и тот же наряд на свадьбу и на похороны, — ты все равно бессилен.